Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира

– Да, моя милая Мария, – с улыбкой сказала я ей, – да! Я буду любить тебя, я буду твоей лучшей подругой, потому что, узнай, я женщина!..

Я не могу передать действия, произведенного этими словами на малютку! Она побледнела; она удерживала меня одной рукой, в то время как другой казалось, отталкивала. «Вы, вы – женщина!.. Боже мой!.. Сжалься надо мной!..»

Она была у моих ног; я ее подняла, и сжала в объятьях. «Как вы должны меня презирать!..» – Нет, я люблю тебя и всегда буду любить!» – Наконец она осмелилась поднять на меня свои глаза. – «Хочешь поцеловать меня?» – продолжала я. – «О. да!» – воскликнула она. И с порывом, в котором еще слышалась страсть, ее губы приблизились к моим, и тело ее трепетало. Потом она прошептала: «Какая жалость!».

«Честное слово, я разделяла ее мнение».

Вторым любовником Иды Сент-Эльм был Груши, тот самый Груши, который был виновником Ватерло…

Это было в 1793 году в Амстердаме, где она встретилась со своим мужем, – продолжавшим более чем когда-либо заниматься политикой вместо того, чтобы заняться женой. Ида председательствовала на большом бале, на патриотическом празднике, на котором было собрано все самое лучшее городское общество и офицеры французской армии. За этим праздником следовали непрерывно обеды, прогулки, всякого сорта развлечения и повсюду Ида показывалась в сопровождении генерала Груши, которому было тогда около 27 лет; он сохранил и при республиканском управлении все изящество Версальского придворного.

Однажды предположили посетить различные мануфактуры в окрестностях Амстердама, принадлежавшие мужу Иды. Естественно, фан М. не участвовал в этой экспедиции.

«Нас отправилось в путь, – говорит Ида, – двенадцать дам и столько же кавалеров, в один из тех прелестных зимних дней, которые бывают только на севере. Опершись на руки своих спутников, дамы забавлялись тем, что скользили по льду замерзших источников, пересекавших поля. По взрывам хохота, по шуму льда, трескавшегося под ударами наших сабо, издалека нас приняли бы за толпу школьников, бежавших из-под учительской ферулы. После довольно долгого путешествия мы достигли, наконец, жилища, где большие приготовления для нашего приема выражали желания быть нам приятными. В теплой зале нас ожидал самый изысканный стол. Мы сели за него с аппетитом, возбужденным холодом и прогулкой; потом осмотрели помещения, приготовленные для нас.

«Было пятнадцать кроватей, а нас двадцать четыре человека, не считая восьми лакеев».

« – Ба! – вскричал Груши, – из одной голландской постели можно сделать три французских и притом же мы, солдаты, обойдемся даже без матрасов».

Предатель! Он, на самом деле, не оставил себе даже матраса, сказав, что очень спокойно проведет ночь на кресле. Но в середине ночи, пользуясь сном, в который был погружен весь дом, он проник в комнату Иды… Она хотела рассердиться, кричать, но крик произвел бы скандал… И притом же он так упрашивал… а она выпила за ужином шампанского… наконец он нравился ей!..

Но Мареско!.. Разве Ида уже не любила его?

Позвольте, мы вернемся еще к первому, но прежде, следуя порядку Воспоминаний, мы должны говорить и о третьем – генерале Моро, ибо Груши был только прихотью Иды, упомянутый нами для памяти.

Моро, по словам Иды, был одним из величайших и благороднейших сердец, которые когда-либо существовали. В первый раз Ида встретилась с ним в Голландии у своего дяди по матери, барона Фондерне. Но! В это время он был любовником кузины Иды Марии Фондерне; наша героиня удовольствовалась тем, что восхищалась им и успокаивала свою несчастную кузину, которую Моро бросил, дав слово жениться.

В Голландии же, в Утрехте, тоже в первый же раз Ида услыхала о человеке, который был идолом ее души и в тоже время печалью и отчаянием ее жизни: о Нее.

Между тем, за отсутствием ее мужа, слишком сильно занятого политическими вопросами, чтобы заниматься поступками Иды, голландское общество хулило поведение молодой женщины, жившей среди французских офицеров; не раз, даже в Амстердаме, где она жила снова, не стесняясь, в лицо упрекали ее в том, что называли ее солдафонскими наклонностями.

Фан М. смеялся над этим разговором, и так как муж не был ею недоволен, она, в свою очередь, она имела право смеяться над общественным мнением. Но однажды вечером, по возвращении из одного из собраний, непредвиденное происшествие произвело в ней внезапную и необычайную вспышку. Этим происшествием была передача ящика, адресованного к ней Мареско. давно уже почти исчезнувшего из памяти Иды. Но в этот час она была в нервном раздражении. При виде этого ящика, содержавшего вероятно письма и портрет, молодая женщина начала испускать отчаянные крики, как будто страсть ее пробудилась при мысли, что она навсегда теряет его.