Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира

Одна из них, Фивена, от всех написала Гипериду письмо сочиненное поэтом Альцифроном, в котором от имени всех афинских куртизанок было предложено воздвигнуть ему статую. Но Гиперид отказался от подобной чести, быть может, потому, что в глубине души он считал Лизандра достойнее этой почести.

Во всяком случае, после подобного успеха, он, да простят нам это выражение, – встречал любовь на каждом шагу.

В тот день в который он разошелся бы с Фриной, каждая гетера сочла бы за счастье предложить себя спасителю всей корпорации.

* * *

Будем продолжать историю жизни Фрины и рассказ о любви ее к Праксителю-ваятелю.

Праксителю достаточно было увидать Фрину, чтоб представить ее смертным под видом богини любви. Говорят, что сам Пракситель влюбился в свое создание, и продав оное, просил его за себя за муж. И никто не был оскорблен безумной страстью артиста, видя в этом поклонении невольную почесть красоте богини.

По-видимому, со стороны Праксителя было бы гораздо проще жениться на модели, принадлежавшей ему. Но существовали причины, почему ваятель, не хотел этого союза, – серьезные причины, которые мы объясним впоследствии. Как женщина, Фрина была совершенством красоты; но ей не доставало выражения, выражения, которое художник должен был заимствовать у другой женщины…

И это заимствование было причиной разрыва Праксителя с Фриной. Фрина не простила ваятелю, что он осмелился оживить воспроизведение ее тела посторонней душой.

Но в первые месяцы любви Пракситель и Фрина обожали друг друга. Они посвящали один другому все свое время, но должно сознаться, что большая часть издержек приходилась не на долю ваятеля, в котором искусство господствовало над любовью. Это так справедливо, что однажды Пракситель сказал Фрине.

– Я тебе много обязан, Фрина, за доставленные наслаждения, за славу; мне хочется поквитаться с тобой… Но золота ты не захочешь; выбирай прекраснейшую из моих статуй: она твоя.

Фрина вскрикнула от радости при этом предложении; но после краткого размышления сказала:

– Прекраснейшую из статуй?.. А которая из них самая прекрасная?

– Это меня не касается, – возразил, смеясь, Пракситель.– Я тебе сказал: выбирай…

– Но, я ничего не смыслю.

– Тем хуже для тебя.

Фрина обвела жадным взглядом мастерскую, наполненную мрамором и бронзой.

– Ну? – спросил артист.

– Я беру твое слово, – ответила молодая женщина. – Я имею право взять, отсюда статую. Мне этого достаточно: я в другое время воспользуюсь моим правом.

– Хорошо.

Несколько дней спустя Пракситель ужинал у своей любовницы. Во время ужина быстро вошел невольник, исполнявший свой урок.

– Что случилось? ‑ спросила Фрина.

– У Праксителя, в его мастерской, пожар, – отвечал он.

– В моей мастерской! – вскричал Пракситель, быстро поднявшись с своего места. – Я погиб, если пламя уничтожит моего Сатира или Купидона.

И он бросился вон.

Но Фрина, удерживая его, сказала, с лукавой усмешкой:

– Дорогой мой, успокойся: пламя не уничтожит ни Сатира, ни Купидона; оно даже не коснулась твоей мастерской, все это пустяки. Я хотела узнать только, какой из статуй ты отдаешь предпочтение… теперь я знаю, С твоего позволения, я возьму Купидона.

Пракситель закусил губу, но хитрость была так остроумна, что сердиться было невозможно.

Фрина получила Купидона, которого через нисколько лет она подарила своему родному городу.

– Я обессмерчу тебя! – сказал Пракситель Фрине в одну из восторженных минут любви и благодарности. – Обожаемая при жизни, я хочу, чтоб ты была обожаема и после смерти. Я хочу, чтоб через тысячи лет люди в восторге перед твоим образом, спрашивали самих себя: женщина ли это или скорее сама Венера, которая ради моей славы и их восхищения, сошла на землю и явилась ко мне?…

Прельщенная идеей пережить себя и внушать еще на земле желания в то время, когда она ее покинет, Фрина не отказала Праксителю; то были сладостные сеансы, во время которых художник часто уступал место любовнику, забывая триумф будущего для наслаждений настоящего. Тем не менее работа над статуей статуя продвигалась: еще несколько дней работы, и Пракситель мог бы отдать свое новое произведете на всеобщее восхищение. Тело было совсем окончено; только лицо не удовлетворяло ваятеля. Фрина удивлялась; она находила лицо столь же прекрасным, как и все остальное; оно было похоже на неё.

– Что же ты еще хочешь здесь делать? – спрашивала она Праксителя.

– Не знаю. Но голова эта не должна быть такою.

И целые часы он проводил в задумчивости, созерцая эту голову, отыскивая чего в ней не достает.

Ей не доставало выражения. Нельзя дать того, чего нет. Фрина по природе была меланхолична, недаром ее называли плачущей. А Венера, мать любви, не умела быть печальной; если в глазах ее когда либо блистала слеза, то была слеза наслаждения.

В нетерпении от бесконечной мечтательности ваятеля, Фрина начала на него дуться.

– Если ты не находишь в моих чертах того, что нужно для твоего мрамора, говорила она ему, – то мне совершенно бесполезно сидеть здесь.