Жизни, которые мы не прожили

Чем занимался я в те военные месяцы, непосредственно перед падением Сингапура и захватом его японцами, когда моя мать – что оставалось для меня тайной – писала Лизе о крайней своей изоляции и болезни? Помню, что, после того как отца отправили в тюрьму, я писал ему, а не ей. То, как на моих глазах его забирала полиция под скандирование его последователей, напомнило мне об идейности и смелости Мукти Деви и на недолгое время вызвало у меня необычайное преклонение перед ним. Возможно, это и послужило одной из причин угасания моей переписки с матерью. Не могу точно припомнить, как все случилось, но, думаю, я был слишком поглощен своим настоящим, чтобы, как раньше, витать среди фантазий. Перемены вокруг положили конец моему страстному желанию оказаться там, где была она. Переживания, вызванные ее отсутствием, истощили меня, а потом незаметно улеглись. Существует милосердный предел нашей способности горевать. Как раз в те месяцы, когда моя мать наиболее остро ощущала свое одиночество, она и скользнула за грань моего сознания, канув в небытие беззвучно, словно голыш в море.

Каждое утро собрание в школе начиналось с «Отче наш, сущий на небесах!», проговариваемого с такой скоростью, что разобрать что-либо было почти невозможно. За ним следовало наставление от директора. Обычно оно касалось честности, чистоты, Бога, усердного труда, однако теперь заканчивалось известиями о войне, каждое утро новыми – о падении Бирмы, потом о захвате Гонконга японцами; новости зачитывались из газеты медоточивым, размеренным тоном, словно учитель английского кратко излагал материал по основным пунктам. По земле и по морю в Индию пробирались беженцы, сотни тысяч людей. Французы, австрийцы, греки. Десять тысяч поляков, четыреста пятьдесят тысяч человек из Бирмы. А вдобавок еще из Персии, Джибути, Адена, Сомалиленда.

Где находился этот Сомалиленд? И где, если уж на то пошло, располагался Джибути? Мы никогда раньше не слышали этих названий. В один из дней директор развернул большую карту мира, которую прибили к стене позади кафедры, с нее он выступал на собраниях. У него с собой был коробок с кнопками, на каждой из которых была либо синяя, либо желтая бумажная метка.

– Синий – для побед, одержанных короной. Желтый обозначает временные потери.

Один из мальчишек забрался на табурет, чтобы воткнуть кнопки в места, о которых нам рассказывали. Учитель английского объявлял название каждого, когда в него вгонялась кнопка. «Андаманские острова, – сказал он, – единственная часть Британской Индии, которая пала к настоящему моменту». Сингапур. Малайя. Желтые кнопки были куда многочисленнее синих. Еще больше их становилось к востоку – ближе к нам. Желтая кнопка пронзила Бирму. Затем желтый пунктир протянулся дальше – почти до Австралии.

– Батавия, Суматра, Бали, Борнео – Голландская Ост-Индия, – перечислял учитель. – Потери голландцев в войне с Японией.

Вопросы на собрании задавать запрещалось. Я не мог прервать учителя. Он только что произнес «Бали»? После собрания нас всей гурьбой отправили на занятия. Угодила ли бомба в мою мать? Пытали ли ее японцы? Уроки тянулись бесконечно, и только после полудня, во время обеденного перерыва я смог подтащить табурет из его угла обратно к висящей на стене карте и рассмотреть ее поближе.

Желтый флажок на крошечном клочке зелени посреди синего моря.

Бали.

До той минуты война казалась чем-то захватывающим, бродячим цирком с интересными представлениями, доставляющим развлечение в удаленные городки, где ничего не происходит. Рытье окопов, военные повсюду, томительное ожидание надвигающейся катастрофы. Одним жарким летним днем я побежал на станцию, где увидел целый поезд заключенных, которых пересылали в лагерь военнопленных в Дехрадуне. Я завидовал Дину, который был теперь солдатом. Он прислал мне открытку из Северной Африки, из далеких миров, о которых я мог только мечтать. Когда я смотрел на газетные фотографии затонувших кораблей и плавающих в океане тел, мне даже в голову не приходило, что в тот момент моя мать могла держать путь домой и находиться на одном из кораблей, пересекающих этот самый океан. Она, мистер Шпис, Берил, Бали – все они в моей голове уже давно проделали путешествие в царство грез. Ни газеты, ни метеосводки, ни списки убитых и раненых, ни графики не имели к ним никакого отношения.

– Ей ничего не угрожает. Она – индианка, не голландка, не англичанка, – объяснил мне дада, когда я вернулся из школы. Он постарался, чтобы голос звучал ободряюще, а не обеспокоенно. – Японцы на нашей стороне. То есть на индийской стороне.

– Разве Индия не часть Британии?

– Она отправилась в дорогу домой в прошлом году, – сказала Лиза. – Вроде бы в октябре. Да, сразу после дня рождения. Неужели даже строчку мне не может черкнуть?