Жизни, которые мы не прожили

«В своем последнем письме, – сейчас призналась Лиза, – Гаятри сообщила, что нездорова». Нам ничего не сказала, потому что не хотела волновать. После получения этого письма Лиза стала ждать известий от моей матери, чтобы узнать, когда она приплывает в Мадрас, взять меня с собой, чтобы найти ее там и привезти домой. Сейчас о новостях она расспросила Джереми, – может, в армии что-то знают.

Но в армии ничего не знали. Известий от матери не было ни в тот год, ни в первой половине следующего.

Мы каждый день ждали – телеграммы, междугороднего звонка, или письма, или ее чудесного появления на нашем пороге. Тогдашнее ожидание походило на музыку, что, звуча поначалу робко, набирала силу до тех пор, пока не превращалась в напряженное, бурное отображение конца света, а потом умолкала неоконченной, нота за нотой, пока не стало слышно ни звука.

В середине следующего года пришла телеграмма от Дину, которого недавно направили в Дехрадун. Мне было пятнадцать, отец уже два года сидел в тюрьме, и дедушка решил, что я достаточно взрослый, учитывая сложившиеся обстоятельства, чтобы поехать самостоятельно. Таинственное послание Дину казалось важным. «Есть новости. Приезжай скорее».

В тот вечер, когда я приехал, он забрал меня на своем джипе, и мы поехали вверх по склону от лагеря для интернированных, куда его распределили. Воздух был прохладен, вот-вот начнет темнеть, я в самый первый раз оказался вдали от города один, да еще в джипе без крыши. Запрокинул голову, поднимая лицо к небу. Было такое чувство, будто я всего за одну ночь стал взрослым – я был свободен. Вчера дедушка посадил меня на поезд, похлопав по голове через окно и предупредив об опасностях общения с незнакомцами. А сегодня я сидел в джипе без верха, зная, что у Дину были сигареты.

Дорога закончилась, и дальше мы двинулись пешком, карабкались по хребту, пока не добрались до его гребня. Дину указал вниз: «Вон там».

Далеко под нами располагалась окруженная колючей проволокой и сторожевыми вышками зона: лагерь для интернированных. Когда я к ней приблизился, она показалась мне немаленькой, но только теперь мне было видно, насколько огромной она была на самом деле, как далеко тянулись ее огоньки, мерцая в мягком новом мраке. За ней начинались густые джунгли, заползавшие на нижние склоны Гархвалских Гималаев, через которые мой прадед шел в 1857 году. Днем горы просматривались из лагеря, по ночам превращались в скопление теней.

Мы сидели на гребне, и Дину закурил сам и дал мне. Черты его лица обозначились тверже, ему было почти девятнадцать, он говорил о Северной Африке, о шрапнели, засевшей где-то внутри. На его глазах подрывались друзья, конечности падали на землю совсем рядом, в Эфиопии он переспал с девушкой, чьи плотские прелести описывал с особым вниманием к каждой части тела. Пока он излагал подробности своей страстной ночи, время подошло к четверти одиннадцатого и огни погасли. Зажглись прожекторы, мощные белые лучи которых разрезали небо на ленты, тянущиеся ввысь, покуда хватало глаз. Мы оба уставились на лучи прожекторов и на темную кляксу лагеря, словно только теперь осознав, что под нами находятся тысячи людей, оказавшихся вдали от дома, без надежды на хоть сколько-нибудь скорое возвращение: военные, гражданские, нацисты, евреи – все вместе теснились они в семи секторах, окруженных двойным рядом колючей проволоки.

Дину сказал, что некоторые заключенные провели добрую половину года, запасаясь картами, компасами и прочим снаряжением. Один из них, Генрих Харрер, известный альпинист, каждый день тренировался с таким неистовством, какое должно было навести надсмотрщиков на мысль, что он к чему-то готовится, но они в его действиях видели лишь мазохизм: он же как-никак немец[103]

и должен наслаждаться умерщвлением всего, что оказалось у него под рукой, даже своей собственной плоти. Харрер привел себя в форму, сделавшую бы честь любому высокогорному альпинисту, и знал обо всех ошибках, которых нужно было избежать, потому что попыток побега он уже предпринял несметное количество. В конечном итоге Харрер исчез, возможно, скрылся в Гималаях, как и небольшое число других пленных. Среди заключенных, решившихся сбежать вместе с Харрером, был обычный немец, гражданский, с Явы, но его так прихватила дизентерия, что он сам сдался. В лагере его ждала одиночная камера.

– Я обыскал его и его сумки после того, как его привели обратно. Смотри. – Дину протянул мне фотокарточку и посветил на нее фонарем. Карточка немного смялась, и нам пришлось ее разгладить. Небольшая компания улыбается в камеру. Женская рука гладит собаку.

Рука моей матери.