Жизни, которые мы не прожили

– Фотографию можешь оставить себе, – повернулся ко мне Густав. – На ней твоя мать, да? Ты на нее похож. Я с ней встречался всего несколько раз, знаю, что она художница. Видел одну из ее картин в музее. Она продавала свои работы, заявляла о себе. «Индийская художница» – так все ее звали. Когда я увидел ее, на лице у нее была краска и грязь, но она об этом не знала. К зеркалам была равнодушна. Она была как огонь, пылкой. А ее голос! С таким голосом она могла устроиться на радио. Она пела и подражала голосам других. Все упрашивали ее то песню спеть, то прокукарекать, то изобразить Вальтера. Один из моих друзей приобрел ее картину. Весьма любопытную – невероятную – как вы это говорите? У меня дыхание перехватило, когда я ту картину увидел.

Густав поднялся со своего места, протянул свою худую грязную руку и сжал в ней мою ладонь:

– У тебя ее глаза. Ее манера. Наверное, тоже зеркала не любишь.

Подумать только, картины моей матери когда-то висели в музее, а я ее настоящих работ и не видел никогда, только маленькие рисунки, которые она вкладывала в те давние письма ко мне. Я много раз подумывал съездить на Бали, отыскать мир, где она жила, ту его часть, что она создала для себя, посмотреть на морское манго и на все другие деревья, животных и реки, о которых я знал из ее писем. Мне никогда не хотелось отправиться туда в обычную поездку, как турист. Вообще-то, я мечтаю совершить то же путешествие, что проделала она, на поезде, корабле, пароходе, лодке, через Индийский океан, мимо тысяч островов, каждые несколько дней делая остановки, задерживаясь до тех пор, пока не захочу ехать дальше. Она сумела это сделать, стояла на краю вулкана, видела языки пламени внизу и шагнула вперед. Почему я этого не сделал?

Адреса, которые Дину дал тому немцу, в итоге пригодились. Когда война закончилась и Густав вернулся в Германию к своим занятиям энтомологией, он нашел отца Унгера, который знал немного про лагерь для интернированных. Густав прислал мне письмо с описанием того, что ему удалось выяснить.

Отец Унгер был миссионером, которого сначала отправили в лагерь для интернированных на Яве, потом перевезли на Суматру в лагерь в Сиболге. В том лагере священник сдружился с Вальтером Шписом, поразившись тому, как он выделялся среди других заключенных. Высокого роста. В красной рубахе. С худощавым лицом, осунувшимся из-за тюремных лишений. Невосприимчивый к непотребным лагерным условиям и поглощенный рисованием на клочках бумаги и холста. Шпис сказал отцу Унгеру, что, когда война закончится, он будет рисовать стрекоз и ос, последним увлечением его стали насекомые. Прозрачность стрекозьих крылышек. Их хрупкость.

Отец Унгер помнил, как Шпис на его глазах садился на корабль «Ван Имхофф», который должен был доставить их в Индию, со свернутыми в рулон холстами под мышкой и сигаретой во рту, только для того, чтобы распрощаться с ними, когда начал подниматься по сходням. И все равно Шпис говорил священнику, что считает, будто ему необыкновенно повезло попасть на тот корабль, потому что он вернется в страну, где был счастлив, где у него еще с довоенного времени оставались друзья.

Они взошли наверх и угодили в обтянутые колючей проволокой клетки на палубе. По тридцать человек на клетку высотой 150 сантиметров каждая. Шпис оказался недалеко от него, но внутри клеток ни говорить, ни даже двигаться не было никакой возможности. Корабль вышел в плавание. Не хватало воды, пот, жара и вонь были невыносимыми. Еды почти не было. После двух таких дней болтания в океане, на третий, где-то в полдень, рядом с судном взорвалась японская бомба. Было 19 января 1942 года.

Спустя некоторое время еще один взрыв, потом третий, корабль задрал нос и начал опрокидываться. А потом тишина. Шипение пара. Дикие, панические крики заключенных, на глазах которых охранники-голландцы покидали судно. Забрали спасательные шлюпки – и были таковы. Они оставили пленным кусачки, этим вся их помощь и ограничилась, и в последовавшей суматохе некоторые заключенные прыгали за борт и тонули, в то время как другие вламывались в хранилища запасов и напивались до потери чувств.

Проталкиваясь между заключенными в попытке добраться до плотов и лодок, остававшихся на борту, отец Унгер заметил Вальтера Шписа. Тот так и сидел в клетке на палубе. Двери были вскрыты, и за ними оставался только он и лежащий в углу мужчина, то ли больной, то ли мертвый. Отец Унгер выкрикнул его имя, но не стал ждать, пока Шпис подойдет. Забрался в лодку. Весел хватило немногим; остальные гребли руками. За следующие несколько дней, проведенных в океане, люди полупомешались от жажды, кого-то сожрали акулы, другие не выдержали жары. Среди тех немногих, кто добрался до берега, оказался отец Унгер.

Вальтер Шпис? По словам Густава, он отправился на дно вместе с «Ван Имхоффом». «Сообщаю вам это с прискорбием. Боюсь также, что все еще не имею никаких сведений о вашей матери, индийской художнице, но буду продолжать прилагать усилия, чтобы их получить».