Жозеф Бальзамо. Том 2

В футляре был весьма дорогой жемчужный гарнитур. Нитки жемчуга были связаны между собою дюжиной крупных брильянтов; брильянтовый фермуар, серьги, а также нитка брильянтов для украшения прически стоили не менее тридцати тысяч экю.

— Боже мой, отец! — воскликнула Андреа.

— Что такое?

— Это слишком красиво, король ошибся. Мне будет стыдно все это надеть. Да и разве есть у меня туалеты, с которыми можно носить такие брильянты?

— Она еще жалуется! — насмешливо заметил де Таверне.

— Сударь, вы не понимаете… Мне жаль, что я не могу носить эти драгоценности, поскольку они слишком прекрасны.

— Король, подаривший вам этот гарнитур, обладает достаточным могуществом, чтобы подарить также и платья.

— Но, сударь… Королевская доброта…

— А не кажется ли вам, что я заслужил ее своими трудами? — осведомился барон.

— Ах, сударь, простите, это верно, — склонив голову, согласилась Андреа, не до конца, впрочем, убежденная.

После секундного раздумья она захлопнула футляр и сказала:

— Нет, я не стану носить эти брильянты.

— Но почему? — вскричал обеспокоенный де Таверне.

— Потому что вы, отец, так же, как и мой брат, нуждаетесь во всем необходимом, и стоит мне подумать о ваших затруднениях, как эта роскошь начинает резать мне глаза.

Барон пожал дочери руку и улыбнулся.

— О, пусть это вас не заботит, дочь моя. Для меня король сделал даже больше, нежели для вас. Мы сейчас в фаворе, милое дитя. А вы будете непочтительной подданной и неблагодарной женщиной, если появитесь перед королем без украшений, которые его величество соизволил вам пожаловать.

— Хорошо, сударь, будь по-вашему.

— Да, но повиноваться вы должны с радостью. А вам словно не по вкусу этот гарнитур.

— Я не разбираюсь в драгоценностях, сударь.

— Да будет вам известно, один этот жемчуг стоит пятьдесят тысяч ливров.

Андреа всплеснула руками и воскликнула:

— Очень странно, что его величество сделал мне подобный подарок — сами, сударь, подумайте.

— Не понимаю вас, сударыня, — сухо откликнулся барон.

— Уверяю вас, сударь, если я стану носить эти камни, то удивлю всех вокруг.

— Почему? — тем же тоном поинтересовался де Таверне, и глаза дочери опустились перед его повелительным и холодным взглядом.

— Мне будет совестно.

— Признайтесь, мадемуазель, что с вашей стороны было бы по меньшей мере странно терзаться угрызениями совести там, где я не вижу для этого никаких оснований. Вот так невинность, прозревающая скрытое зло там, где никто его не замечает! Вот так простодушная и целомудренная девица, вогнавшая в краску такого старого гренадера, как я!

От смущения Андреа спрятала лицо в своих изящных ладонях с перламутровыми ноготками.

— О брат мой, почему ты так далеко? — тихонько прошептала она.

Услышал ли старый барон эти слова или просто догадался благодаря своей поразительной проницательности, уже известной читателю? Кто знает… Во всяком случае он мгновенно сменил тон и, взяв руки Андреа в свои, проговорил:

— Послушайте, дитя мое, разве ваш отец — не друг вам?

И сразу нежная улыбка пробилась сквозь тучи, омрачавшие прекрасное лицо девушки.

— Разве я нахожусь рядом с вами не для того, чтобы любить вас, чтобы помогать вам советом? Разве вы не испытываете гордости за то, что участвуете в судьбе брата и моей?

— О да, — согласилась девушка.

Барон остановил на дочери полный ласки взгляд.

— Как только что сказал господин де Ришелье, — продолжал он, — вы будете королевой Таверне. Король вас отличил… Ее высочество дофина — также, — поспешно добавил он. — Находясь в узком кругу августейших особ, вы будете строить наше будущее, украшая своим присутствием их жизнь. Дружить с дофиной, дружить… с королем — вот это слава! Вы наделены замечательными способностями и несравненной красотой, ум у вас здоровый, ему неведомы скупость или честолюбие. О дитя мое, какую роль вы сможете играть! Помните молоденькую девушку, что скрашивала последние дни жизни Карла Шестого [77]? Ее имя во Франции священно. А Аньес Сорель [78], восстановившая честь французской короны? Ее память чтят все добрые французы… Андреа, вы станете опорой старости нашего прославленного монарха. Он будет лелеять вас, словно собственную дочь, и вы будете править Францией по праву красоты, отваги и верности.

Глаза Андреа расширились от изумления. Барон, не давая ей опомниться, продолжал:

— Этих падших женщин, которые бесчестят трон, вы прогоните одним взглядом, ваше присутствие очистит двор. Именно вашему благородному влиянию знать королевства будет обязана возвращением добропорядочности, учтивости, подлинной галантности. Дочь моя, вы можете и должны стать светочем возрождения нашей страны и венцом славы нашей фамилии.

— Но что мне нужно для этого делать? — пролепетала ошеломленная Андреа.

Барон задумался.