Жозефина. Письма Наполеона к Жозефине

«Ее видно с дороги, – рассказывала одна тамошняя женщина будущей мадам Жюно, – и вечером, когда она в белом наряде и вуали опирается на руку своего сына (!), одетого в черное или синее, это производит почти фантастический эффект. Можно подумать, что это две тени».

Бедная женщина! Быть может, она думает о первом муже, убитом палачами Революции?.. Возможно, она думает о том, кого послал ей Бог потом и кого пушечное ядро может в секунду отнять у нее? Как устраивается он там, среди этих турок, чтобы послушать мессу?.. О!

Господин де Вогюэ, как хорошо вы поступаете, обходя молчанием эту маленькую авантюру Жозефины и отважно утверждая, что как до, так и после революционного карнавала жена консула, императрица, отвергнутая супруга Жозефина не дает ни малейшего повода к злословию.

Как и до?..

Действительно…

Ликвидация счетов

Бонапарт прибыл в Египет с сердцем, полным воспоминаний о жене. Это была обычная тема его фамильярных бесед с Бурьеном. Он простил Жозефине Милан, он забыл. Забыл, потому что еще любил.

Но Париж не любил Жозефину настолько, чтобы прощать ей поступки, рискованные даже для столицы. В век почтовых сообщений тайны не держатся долго.

Скоро генерал уже был обо всем осведомлен через Жюно. При самом известии он сделался совершенно бледным и несколько раз ударял себя по голове, как будто охваченный помешательством.

Резко покинув Жюно, Бонапарт набросился на Бурьена: «Вы совсем не преданы мне! Женщины!.. Жозефина!.. Если бы вы были мне преданы, вы сообщили бы обо всем, что я только что узнал от Жюно. Вот истинный друг. Жозефина!.. А я за 600 лье! Вы должны были бы сказать мне это!.. Жозефина!.. Так обмануть меня!.. Она!.. Горе им!.. Я истреблю эту породу вертопрахов и щеголей!.. Что до нее – развод!.. Да, развод!.. Развод публичный, гласный!.. Я должен написать!.. Это ваша вина!.. Вы должны были мне это рассказать!..»

Бурьен попытался было смягчить поток обрушившихся на него упреков и проговорил: «Ваша слава…»

Бонапарт тут же перебил: «Моя слава! О! Я не знаю, что дал бы за то, чтобы сказанное Жюно было неправдой, так люблю я эту женщину!.. Если Жозефина виновата, нужно, чтобы развод разделил меня с ней навсегда… Я не желаю быть посмешищем парижских негодяев! Я напишу Жозефу. Он прикажет объявить о разводе».

Герцогиня д’Абрантес признала это свидетельство лживым по всем пунктам. Однако не из уважения к Жозефине и не из преданности Бонапарту (она скорее презирала его)[22], но из любви, или чего угодно, к своему мужу Жюно.

«Я ни минуты не поколеблюсь, утверждая, – писала она, – что содержимое страниц этой книги, приведенное здесь, целиком ложно. Так как я не смею предполагать, что де Бурьен выдумал всю эту историю, что было бы недостойно, я предположу на минуту то, что де Бурьен допускает на всем протяжении своих мемуаров, т. е. что он сочинил сказку, вместо того чтоб рассказать историю».

И на шестидесяти строчках убористого текста герцогиня напрягает все силы, чтобы доказать, что Жюно не мог совершить такую нескромность, сыграть «самую подлую роль», потому что преклонялся перед генералом, как перед идолом.

Мы знаем, как нужно относиться к такому преклонению. «Я буду иметь случай доказать, – говорит Массон, – что щедроты императора по отношению к Жюно превзошли всякое вероятие; что, все еще недовольный получаемым, Жюно был самым дерзким грабителем из всего войска, и что Наполеон, хотя это его очень раздражало, не приказывал отнимать у него неправедно взятое; что Жюно, удивительному солдату, но неспособному генералу, постоянно путем наилучших командировок предоставлялась возможность войти на высшую ступень военной иерархической лестницы; и что во время этих командировок он выказывал себя не только неопытным и неспособным, но просто жалким тупицей. Он вредил успеху великих операций, отказывался даже от маршей и все-таки не был лишаем милости. Император пожаловал ему одну из лучших синекур Империи, провинцию, где, как он полагал, Жюно не сможет наделать глупостей. А он совершал там безумство за безумством, и пришлось понять, что он давно уже потерял рассудок»[23]

.

Есть еще одно свидетельство тех дней. Оно принадлежит Евгению. Что же сын пишет матери?

«Вот уже пять дней, как Бонапарт кажется очень скучным, – пишет он ей, – и это явилось следствием беседы, бывшей у него с Жюно, а также и с Бертье. Он оказался более, нежели я мог предполагать, огорчен этим разговором.

Всё мной слышанное сводится к тому, что Шарль доехал в твоей карете до третьего парижского поста; что ты виделась с ним в Париже; что ты была с ним у итальянцев в ложе; что он принес тебе собачку; что даже сию минуту он около тебя…

Однако Бонапарт удваивает свою любезность ко мне. Он будто хочет показать своими поступками, что дети не отвечают за грехи матерей…»