Итак, Бурьен если и сочинил, то сочинил правдоподобный рассказ. Он сделал только одну грубую ошибку, относя сцену безнадежного гнева Бонапарта к февралю 1799 года. Эту дату опровергает сам генерал в письме, написанном из Каира к Жозефу 25 июля 1798 года. Оно не оставляет никаких сомнений относительно тогдашних чувств Бонапарта:
«Из бумаг ты узнаешь о результате сражений и о египетской победе, которая была достаточно спорной, чтобы прибавить еще лист к венку военной славы этой армии. Египет – самая богатая рожью, рисом, овощами и мясом страна, существующая на земле. Там процветает варварство.
Денег нет даже, чтобы рассчитываться с войском. Через два месяца я имею возможность быть во Франции.
Поручаю тебе мои интересы.
У меня много домашних огорчений, ибо завеса сброшена вполне. Ты один остался для меня на свете, твоя дружба мне очень дорога, стоит мне только потерять ее или увидать твою измену, чтобы сделаться мизантропом…
Печальное состояние – питать сразу все чувства к одной и той же особе, в одном и том же сердце… Ты понимаешь меня. Устрой, чтобы к моему возвращению у меня была дача близ Парижа или в Бургундии, все равно где. Я собираюсь провести там зиму, запереться в ней, мне наскучила человеческая натура. Я нуждаюсь в тишине и уединении, величие надоедает мне, чувства заглохли.
Слава пуста. В двадцать девять лет я истощил всё, мне остается только стать настоящим эгоистом. Я собираюсь сидеть дома. Никогда не отдам я своего дома кому бы то ни было. Мне больше нечем жить!
Прощай, мой единственный друг, я никогда не был несправедлив к тебе! Ты у меня в долгу в этом отношении, хотя мое сердечное желание быть в долгу у тебя… Ты понимаешь меня! Обними твою жену, Жозеф».
И начинается история разрыва Бонапарта с Жозефиной. Сердечная рана, полученная Бонапартом в Египетском походе, оказалась роковой для чувств генерала.
Роковой, но еще не смертельной.
Жозефину предупредили (кто, неизвестно) о гневе мужа.
Жозефина испугалась и начала искать способ предотвратить нежелательный поворот дела.
При посредстве Барраса Жозефина познакомилась в Люксембургском дворце с Гойе, президентом Директории. Между ними установились дружеские – и только – отношения. Гойе нравственен и женат.
О Гойе говорили много дурного. Но он не заслужил этого. Наполеон считал его человеком неподкупным и откровенным. В этих определениях – правда.
Да, Гойе был одним из механизмов Террора. Но кто из Директории не запятнал руки в крови виновных или даже невинных?
Чтобы получить представление о Гойе, прочтите хотя бы его письма к народному прокурору. Возьмите любое, наудачу. Вот что пишет Гойе:
Ты не забыл, любезный согражданин, что мы решили сойтись за обедом в одну из предстоящих декад, ты, граждане Добсен, Роллен и ваши приятели. Я помню, ты сказал, что вам было бы удобнее это сделать 30-го. Но так как ничто не было относительно этого решено, то прошу вас уведомить меня, могу ли я рассчитывать на вас завтра или в третью декаду.
И все письма одинаково безобидны. Найдется слишком мало улик (и не только в письмах), чтобы признать Гойе кровопийцей.
Гойе в пору было называть «господин Респектабельность». Дружить с Гойе – значило получать таким образом ручательство в нравственности. Как это важно для распутной Жозефины! Она докажет Бонапарту свою невиновность! Ведь ее принимают в семье Гойе! Что же спрашивать о ее отношениях с Шарлем… Это всё лишь приятельство…
Жозефина, ведя свою роль, советуется с Гойе. Тот рассудителен и весьма тактичен:
«Вы говорите, что вы и месье Шарль не питаете друг к другу ничего, кроме дружбы. Но дружба эта столь исключительна, что заставляет вас нарушать светские приличия, я сказал бы, настолько, как будто существует любовь. Разводитесь, потому что дружба, столь отрешающаяся от других чувств, заменит вам всё».
Разводиться! Хорошо же он шутит! Именно развода она и не хочет! А иначе зачем бы она стала «откровенничать» с Гойе?
Ах, как она была неосторожна! Ее выследили, о ней донесли! и до чего не ко времени! Только-только перед ней забрезжила возможность полной мерой насладиться преимуществами положения жены героя… Лишиться этого?..
А все Бонапарты… Их-то следовало остерегаться в первую очередь: прямодушного Жозефа, ревнивой Полины, хитрого Люсьена, а особенно их мамаши Летиции…
Но как раз Летиция будет меньше других докучать сыну нравоучениями. Она просто будет смотреть на сына глазами, напоминающими неподвижностью мрамор. И молчание это окажется страшнее подробностей, сообщенных Жозефом, страшнее слухов, нашептываемых Люсьеном, страшнее язвительной иронии, источаемой Полиной.
Жозефина хотела упредить всех, заманить Бонапарта при его возвращении во Францию, поплакать – это было так легко, – надуться, как прекрасная влюбленная голубка, потом упасть в обморок, беспомощно, но изящно повиснув на его худых нервных руках.