Жозефина. Письма Наполеона к Жозефине

Я ненавижу Париж, женщин и любовь… Это состояние ужасно… и твое поведение тоже…

Но должен ли я обвинять тебя? Нет. Твоим поведением руководит судьба. Неужели ты, такая милая, прекрасная, нежная, должна стать орудием моего отчаяния?

Это письмо тебе вручит герцог Сербеллони, правитель этой страны, который едет в Париж, чтобы представить правительству свои заверения в лояльности.

Прощай, моя Жозефина. Мысль о тебе делала меня счастливым, но всё так переменилось.

Обнимай своих милых детей. Они пишут мне прелестные письма. С тех пор как я не должен более любить тебя, я люблю их еще больше.

Несмотря на судьбу, на гордость и честь, я буду любить тебя всю жизнь. Этой ночью я перечитал все твои письма. Какие чувства они заставили меня испытать!

Н.Б.

В тот же день Наполеон писал Карно: «Я в отчаянии. Моя жена не едет. У нее есть любовник, который удерживает ее в Париже. Проклинаю всех женщин, но сердечно обнимаю моих добрых друзей».

Сербеллони Джованни Галеаццо (1744–1802) – итальянский военный и государственный деятель. Десятого мая 1796 года в Милане преподнес генералу Бонапарту «ключи от Ломбардии», после чего и был назначен представителем «ломбардской нации» в Париже. На обратном пути из Франции в Италию сопровождал Жозефину до Милана.

14 июня 1796 года, из Тортоны в Париж

Восьмого июня, моя дорогая Жозефина, я надеялся и ожидал твоего прибытия в Милан. Едва покинув поле битвы в Боргетто, я помчался туда искать тебя. И не нашел! Через несколько дней курьер передал мне, что ты не выехала, и он даже не принес мне от тебя писем.

Моя душа разбита от боли. Я почувствовал себя покинутым всем, что мне интересно на Земле. Мои чувства всегда сильны, ты знаешь, и, утонув в боли, я написал тебе, быть может, слишком эмоционально. Если мои письма огорчили тебя, нет мне в жизни утешения…

Поскольку Тичино вышла из берегов, я отправился в Тортону, чтобы ждать тебя там, но ждал бесполезно. Наконец, четыре часа тому назад из простого письма выяснилось, что ты не приедешь. И не пытаюсь описать тебе глубочайшее беспокойство, охватившее меня, когда я узнал, что ты больна, что при тебе трое врачей и ты в опасности, и ты мне не пишешь. Мое состояние с той минуты невозможно описать!

Ах, я не верил, что можно вытерпеть подобные горести, столь ужасные мучения. Я думал, что боль имеет границы и пределы, но в моей душе она безгранична. Лихорадка все еще бурлит в моих венах, но в сердце царит отчаяние: ты страдаешь, а я далеко от тебя. Увы! Может быть, тебя больше нет!

Жизнь вполне достойна презрения, но мой печальный разум заставляет меня думать, что я не обрету тебя после смерти, и я не могу привыкнуть к мысли, что не увижу тебя более.

В день, когда я узнаю, что Жозефины больше нет, я перестану жить. Никакой долг, никакое звание не будут более привязывать меня к земле. Люди так презренны!

Ты единственная сглаживала в моих глазах бесстыдство человеческой природы. Страсти обуревают меня, предчувствия удручают. Ничто не избавляет меня от болезненного одиночества и змей, терзающих мне душу.

Мне нужно прежде всего, чтобы ты простила безумные, безрассудные письма, которые я тебе написал. Если ты хорошо себя чувствуешь, то поймешь, что пламенная любовь, воодушевляющая меня, возможно, помутила мне разум.

Мне нужно быть совершенно убежденным, что ты вне опасности. Друг мой, всецело предайся заботе о здоровье. Пожертвуй всем ради отдыха. Ты хрупка, слаба и больна, а время года жаркое и путешествие длинно.

Молю тебя на коленях, не подвергай опасности столь дорогую мне жизнь. Какой бы короткой она ни была, три месяца пробегут… Мы не увидимся еще три месяца!..

Меня бьет дрожь, друг мой. Я не смею заглянуть в будущее. Всё ужасно, и мне не хватает единственной надежды, которая внушила бы мне верное успокоение.

Я не верю в бессмертие души. Если умрешь ты, и я умру тотчас, но смертью отчаяния, уничтожения.

Мюрат хочет убедить меня, что болезнь твоя несерьезна. Но ты не пишешь, уже месяц я не получал твоих писем.

Ты нежна, чувствительна, и ты любишь меня. О, безрассудная, ты борешься с болезнью вместе с врачами, но вдали от того, кто вырвал бы тебя из лап не только недуга, но даже и смерти…

Если ты продолжаешь болеть, добейся для меня разрешения приехать навестить тебя: через пять дней я буду в Париже, а на двенадцатый день уже вернусь к своей армии.