Журнал Наш Современник №10 (2002)

но дерево растет из почвы, из корней.

 

Трясут его, трясут, и нет ему покоя!

В нем мало красоты, а тянутся — к нему

в то время, как вокруг блистающей толпою

бесплодные шумят и стонут на ветру.

 

 

Дорогой Станислав Юрьевич, здравствуйте!

Давно, давно хотел написать стихотворение с посвящением Вам и внутренне связанное с Вашей (а может, вообще) судьбой художника. Долго копились эти строчки, и вот теперь я посылаю их Вам с просьбой: если Вы находите, что посвящение это уместно, дайте мне свое согласие. Если Вы против посвящения, я не обижусь, ибо сердце поэта, смею думать, бьется в этих строчках. Всего Вам доброго! В дар Вам!

Ваш Николай Колмогоров.

20 ноября 1984 г.

*   *   *

Здравствуйте, Станислав Юрьевич!

Люблю получать Ваши письма. В них вся Ваша суть как человека действия. Хорошо, что есть такие люди. С одним не согласен. Вы пишете, что “надо не только терпеть, но добиваться своего в жизни”. Понимаю, что раз письмо мне, то и пожелание тоже.

Я эту тайну знаю, еще издавна говорилось: куда мысли летят — туда и придешь, и еще: там открывают, куда стучишься. Вот я и добиваюсь, а не только терплю. Поле действий должно быть широким, и чем меньше дум о собственном благополучии, тем больше пользы. Но я обращаюсь к Вам за помощью, потому что мы повязаны судьбой одного времени. Это, конечно, не означает, что мной владеет этакое инфан­тильное иждивенчество. Скоро у нас отчетно-выборное собрание, хочу выступить со всем, что наболело. У многих это вызовет приступ ярости, но скажу правду, как ее вижу, невзирая на имена и регалии. Пишу новые стихи, много выступаю, говорю с людьми. Время сейчас серьезное и во многом трагичное. Об этом и речь. Да и еще о земле нашей истерзанной говорю все, что знаю и думаю. В этом смысле Москва и Высшие литера­турные курсы дали сильный импульс. Само время заставляет нас смотреть друг другу в глаза, в том надежда и радость.

Спасибо, что не забываете обо мне. А я в свою очередь не забуду помочь другим.

9 октября 1987 года.

Н. Колмогоров.

*   *   *

Здравствуйте, Станислав Юрьевич!

Я и сам уже пожалел, что послал эту глупую рецензию из “С.М.”* — Вам. Действительно, этого было делать незачем. Да какой-то бес нашептал. А “дело старинное” движется. Искания проясняют и кристаллизируют душу. И, конечно же, истинное творчество свершается только под водительством духа. И никакой бродячий, бешеный пес космополитизма не заразит укусом. Ибо в сердце — родина, в нем вера в великое будущее народа нашего.

У нас здесь после того, как я выступил с открытым забралом, внут­рен­ние взаимоотношения между многими обострились. Стали яснее, конкретнее. Противники наши стали укреплять свои ряды, почувст­вовали, что вплотную подходит наше поколение, которое, в свою очередь, либо прозрело (в немногих), либо пока безнадежно увязло в идеологической трясине сионизма, очень тонко обрабатывающего зеленые умы. Сам космос не дал мне много времени, чтобы в этом долго разби­раться, и потому прозрение пришло быстро. А теперь от созерцания — к действию. Это самый крат­чайший путь, как говорит тибетская мудрость, как под­тверж­дает Рерих.

 

Ваш Николай Колмогоров.

 

А как по-русски широко и сердечно он заботился не только о себе, но и о своих сверстниках, вместе с ним вступающих в литературную жизнь, — об Александре Ибрагимове, Сергее Донбае, Виталии Крекове! До самой смерти думал о “други своя”...

2002 г.

Юлий Квицинский • Отступник (продолжение) (Наш современник N10 2002)

Юлий Квицинский

ОТСТУПНИК

ЖИЗНЕОПИСАНИЕ

 

Глава IV

 

ЛИШЬ МГНОВЕНИЕ — ТЫ НАВЕРХУ...

 

На четвертый этаж Тыковлев взъехал на маленьком заднем лифте. Во втором подъезде ЦК было два параллельных лифта. Парадный большой — для начальства, а задний поменьше — для клерков и посетителей. То есть можно было, конечно, залезть и в первый главный лифт и прокатиться. Никто ничего не сказал бы. Все равны. Но скромность, как говорится, украшает человека, а особенно партработника. К тому же этот большой лифт открывался там, наверху, прямо перед носом у дежурного офицера. Получилось бы “здрассьте, мол, пожалуйста, к вам не Суслов и не Демичев, а сам Тыковлев припожаловал”. Не поймут. Лучше на заднем. Он между этажами останавливается. Потом пол-этажа можно скромненько по лестнице пешочком спуститься и предъявить офицеру удосто­верение. Как все. Не надо высовываться.

А он высунулся. Черт его дернул в Лондон ехать, а потом эту записку писать. Теперь вызывают. Впрочем, разве не этого он сам хотел? Разве не мучился два дня, напуская многозначительного туману на обстоятельства встречи, вкладывая в уста своих собеседников вещи, которые, если разобраться, они говорили не совсем так, как он изобразил? Только зачем?