Журнал Наш Современник 2009 #2

Брат не сразу привыкал к чужим людям и молчал при них долго, и няня опасливо посмотрела было на Егорушку. Но брат, сидевший с краю, ближе всех из нас к Егорушке, стал тесниться к ней, - и около него очистилось местечко. Егорушка - и занял его не все. Он полез в карман и, вытянув оттуда кусочек воска, подал брату:

- На-ко птичку, на-ко птичку, малец, - вот поет, вот поет!

- Замечайте, - шепнула няне Параскева, - он неспроста.

А брат, взяв "птичку", - взял со своей тарелки пряник, облитый сахаром, - и подал Егорушке:

- А я тебе пряник!

Монах рассмеялся тут - добрым, старым смехом, удивленным каким-то, и развел руками:

- Ну, что за дитя! Прямо сердце! Простое сердце! На тебе, говорит, пряничек! Это блаженному-то, блаженному…

А Егорушка встряхнул волосами и сказал:

- Блажен, блажен, а Господь Преображен.

- Сегодня не Преображенье, Егорушка, а Усекновенье, - сказала монахиня с волосиками.

- И усекновен, и блажен! - мотнул головой два раза.

- Это он про Предтечу, - шепнула монахиня.

А Егорушка опять полез в карман и, достав оттуда медную пуговку, - протянул ее мне. Я взял и, смутившись, встал, не выходя из-за стола, и низко поклонился ему:

- Благодарю вас.

Сказал я это так, как учили нас говорить старшим. Монах опять развеселился.

- Господь посреди нас…

Егорушке налили чаю, и он пил его, откусывая маленькие кусочки сахару и макая их в чаю.

- Хорошо ли молился сегодня, Егорушка? - спросила монахиня с волосиками.

И впервые тут заговорил мужик в армяке, все время молчавший. Он покачал головой и сказал:

- Господь знает, хорошо ли, плохо ли. Не вопрошай. - И замолчал опять. Мать Параскева, словно вспомнив о нем, обратилась к мужику:

- Чем еще попотчевать вас, Демьян Иванович? Ничего не кушаете. Он отвечал:

- Бог напитал, никто не видал, а кто и видел, тот не обидел… Матушку увижу ль?

- Увидите, увидите! Скажу матушке.

Параскевушка ушла к бабушке, а мужик, выйдя из-за стола, три раза перекрестился на образа и поклонился нам всем со словами:

- За чай, за сахар, за беседу.

Мы с братом оба взглянули на него, и брат заблестел глазами и, изогнувшись из-за няниной спины, шепнул мне:

- Дядя Сарай!

В самом деле, мужик был огромного роста, - такого огромного, что он, видно, привык сгибаться - и уже не разгибался, должно быть, и в высоких комнатах. Правая рука у него была желта, как шафран, а левая - белая, в черной бороде были правильные белые полоски, как снегом напушенные, от губ до конца бороды, и брови седоваты, а волосы на голове, в скобку, совершенно черные, а глаза - большие, темно-серые, с синеватыми, крупными белками.

Нам с братом он не понравился, и мы глядели на него исподтишка, а на Егорушку улыбались: он, чмокая как ребенок, ел сухарик, на кончик которого положил крошечный кусочек сахару, - и мы следили, слетит кусочек с сухарика или нет. А мужик в поддевке снял со стены чистый холщевый мешок и вынул оттуда что-то - нам показалось: книгу, - завернутое в чистый кусок полотна, и держал в руках, прижав к груди.

В это время вошла бабушка. Тут все выскочили из-за стола и все ей враз поклонились, и обе монахини тронулись было к бабушке, а Егорушка кивал ей

беспрестанно головой, но мужик всех отстранил, раскрыл на груди тряпицу - и показывая на писанный красками образ, удерживаемый на груди, сказал:

- Благое Молчание тебе принес, старица честная. Принимай с любовию. Бабушка метнула земной поклон и приложилась к образу, приняла его

из рук мужика и высоко приподняла над головою, всем указуя на него:

- Сколь прекрасен Ангел Тишайший! - смотрите, милые!

Брата приподняла няня, и мы с ним смотрели на образ и радовались.

Я после узнал, что это был за образ: это было изображение Спаса - Благое Молчание: Ангел с светлым ликом, в белых одеждах и с белыми крыльями, а руки - в великом мире покоятся крестообразно на груди. Молятся этому образу об умирении сердец, о тишине душ смятенных, о покое божественном, о молчании горнем. А тогда - мы с братом - видели не образ: будто сам Ангел прилетел в этот печально-торжественный день - и обнял нас всех, старых и малых, мудрых и буйих, своим благим молчанием. И было это молчание сладко и нашим детским сердцам, и измученным в тревогах житейских сердцам старых и старших. Егорушка стал на колени и поник головой до земли.

Наконец, бабушка опустила образ ниже и тихо сказала нам:

- Приложитесь, дети.

И, когда мы приложились, она удержала нас около иконы и чуть слышно сказала:

- А знаете ли, милые, как на земле и мы, грешные, сладостно поем Тихому ангелу, - слышали ли: "Свете Тихий, святые славы!"

Она приподняла опять икону и благословила нас ею, - и сказала другим:

- Ну, приложитесь, приложитесь! Какой лик прекрасный!

Когда все приложились к образу, бабушка передала образ Параскевушке, стоявшей возле нее, и поклонилась мужику.

- Спаси тебя Господи, Демьян Иванович. Обрадовал ты меня, грешную. Дивен лик и тихостен! Благослови тебя Господи. Долго ли писал?