Журнал «Посев» № 2 (1589) - февраль 2010

«Аграрная революция» (1714–1785 годов) даровала свободу (= частную собственность на землю) только одному немногочисленному сословью – дворянству, «затянув, пожалуй, один из самых тугих узлов противоречий в российской истории» (Е. Гайдар, «Государство и эволюция», стр. 60). Всё, как известно, кончилось победой большевиков в гражданской войне и наступлением советчины – таковы исторические последствия «дворянской приватизации».

Понимать под европейской культурой только развитие науки, искусств, образования было бы несколько поверхностно с нашей стороны, если бы не знать, что итогом этого развития стало правовое закрепление частной собственности, её окончательная легитимация, и новые, не ведомые для феодальных обществ, отношения власти и подчинения. Вопреки идеалу этатистов, новые отношения власти и собственности стали возможными только в условиях чрезвычайной раздробленности и политической слабости государственной власти в Западной Европе:

«Точно так же по поводу возрождения европейской цивилизации в период позднего средневековья можно сказать, что распространение капитализма – и европейской цивилизации – своим происхождением и raison d’etre [смысл существования (фр.)] обязано политической анархии (Baechler, 1975: 1977). К современному индустриализму пришли отнюдь не там, где правительства были сильнее, а в городах итальянского Возрождения, Южной Германии, Нидерландов и, наконец, в Англии с ее мягкой системой правления, т. е. там, где правили горожане, а не воины. Плотная сеть обмена услугами, придающая очертания расширенному порядку, основательно разрасталась при защите индивидуализированной собственности, а не при государственном управлении ее использованием.

Отсюда следует, что не существует большего заблуждения, чем общепринятая формула историков, которые представляют появление сильного государства как кульминацию культурной эволюции: оно столь же часто служило признаком ее конца».

(Ф. Хайек, «Пагубная самонадеянность», глава «происхождение свободы, собственности и справедливости http://sps.ru/?id=219748)

Правозаконность новых отношений власти и собственности рождалась в кровопролитных религиозно-идеологических схватках Реформации, выковывалась в ходе первых буржуазных революций и в итоге воплотилась в новом государственно-политическом устройстве – в демократии налогоплательщиков. Ни резня Ивана Грозного, ни слепое копирование Петром I европейских технологий не вели к созданию института частной собственности, напротив – они подавляли это главное условие независимости индивида от власти.

Поэтому причислять феодально-крепостническую Россию к европейской культуре нам позволяет не тот факт, что дворянское сословие говорило на французском, выписывало парижские моды и читало европейских авторов. Но то обстоятельство, что лучшая часть этого европейски образованного сословия тянула средневековую, нищую и безграмотную Россию к ценностям конституционно-либеральной Европы, с её приматом частного начала над коллективистско-государственным. Тяготение России к европейской культуре проявлялось в том, что элита русской нации, её духовная аристократия не могла смириться с рабским положением основной массы народа, стремясь всеми доступными средствами, вплоть до восстания, к смене государственного устройства.

Культ государства или культ частника?

Взгляды В. Сендерова на историю Российской империи удивительным образом роднят его с историко-патриотической монографией под редакцией В. Багдасаряна «Школьный учебник истории и государственная политика» – там история декабристов подаётся в том же осуждающем духе. (Рыбина Л. История без права переписки // Новая газета, № 71/2009.)