Журнал «Вокруг Света» №05 за 1971 год

Неожиданно в рации замигал красный огонек, радист снова щелкнул рычажком, молча послушал, затем взял листок бумаги, карандаш и что-то записал.

— Он вечером будет дома. Вот его телефон.

«При чем здесь телефон? — снова подумал я. — Почему не поговорил со мной?» Так или иначе, но до вечера еще было много времени, я взял листок с телефоном и вышел.

Брожу по брусчатым улицам, читаю афиши, сворачиваю там, где встречает меня поворот. Неожиданно внимание привлекла витрина выставочного зала. Среди картин эстамп: большой белый лист, а в середине — старый Таллин, окруженный мощной городской стеной.

Художник подчеркнул белым пространством обособленность города. Он сжал его и вытянул к небу черепичные крыши, шпили церквей, башни. От этого улицы угадываются еще более глубокими, сжатыми между домов. Вот вроде бы башня «Длинный Герман», правее и в глубине — Домская церковь, а самый высокий шпиль на картине, наверное, Олевисте.

Я ловлю себя на мысли, что сейчас хожу именно по этим улицам и площадям старого города, окруженного на картине стеной. Здесь мне все знакомо, и я понимаю, что, выйдя за пределы, окажусь приезжим и мне придется спрашивать, как пройти на такую-то улицу. Однако выхода нет. Вяйно живет в Мустамяэ — новом районе, но у меня еще есть время, и я не тороплюсь.

Улицу снова пересекает человек с собакой. Он все так же спешит куда-то. Сколько же у него дел, если я встречаю его третий раз за день? И снова знакомое лицо сидит за витриной кафе. В сюртуке с лампасами он сидит, положив руку на низкую стойку раздевалки, и другой забрасывает в рот орехи... Когда-то мы его недолюбливали, а может, это была простая зависть: он всегда появлялся в отличном сезонном костюме в окружении шумных хорошеньких девчонок. Они ходили из одного кафе в другое и, казалось, в каждом ели и пили столько, чтобы хватило их на следующее... А сейчас? Может быть, в его жизни произошла перемена? Но нет, выражение лица все то же — спокойное, уверенное. Иногда подходят одеваться, и он вскакивает, подает пальто и ловким, привычным движением, почти не касаясь кармана, опускает в него мелочь.

Можно было сразу же забыть о нем, судьбы людские складываются по-разному, но знакомые лица, с которыми связаны годы юности, хотелось бы увидеть другими. Именно выражение лица этого человека, а не его костюм швейцара, отпугнуло меня. С прошлым, с друзьями нас всегда связывает не экипировка, а человеческая суть. И пусть простит меня Вяйно, но, подходя к телефону-автомату, я был чуточку взволнован. В аппарате что-то щелкнуло, затихло, я попросил подозвать к телефону Вяйно Кукка, и вдруг на меня обрушился взбунтовавшийся, знакомый голос:

— Ну где ты там шляешься?

...Троллейбус постепенно пустеет. Рядом сидят парень и девушка в синих фуражечках. Она листает журнал мод и никак не может выбрать: макси или мини? На плечи девушки спадают светлые прямые волосы. Он смотрит в окно.

Троллейбус вдруг резко остановился. Раздался знакомый удар длинных троллейбусных прутьев, треск дрожащих проводов, открылась передняя дверь, и выбежал водитель. Почему-то я вздрогнул от неожиданности. Парень и девушка продолжали заниматься каждый своим делом, не обратив внимания на остановку. Почти сразу же я осознал: ведь раньше-то в Таллине троллейбусов не было, да и не было в них, наверное, надобности. И еще — сейчас я нахожусь в той части города, которая на картине оставалась белой бумагой.

— Ну что же мне выбрать? — спросила девушка.

— Мини, — не обернувшись, ответил паренек.

— А куда ты смотришь? — девушка приподнялась и тоже посмотрела в окно.

— Из светящихся окон строю буквы...

— А мне это не приходило в голову... Странно, но я только сейчас подумала, что я несколько месяцев живу в нашем доме, а ни разу выше первого этажа не подымалась.

Они говорили на своем языке. Я немного подзабыл эстонский и, быть может, не уловил всех тонкостей разговора, но был уверен, что сейчас они подойдут к ее дому и непременно поднимутся на верхние этажи, просто так, без особой надобности, и еще долго будут составлять буквы и слова из зажженных окон большого Таллина.

Надир Сафиев

В воскресенье 30 лет назад

«Корабль утонул, но мачты примерно на метр оставались над водой. Он сел на мель. Мы немедленно организовали спасение людей, которые были на воде. Помню, на свою лодку мы взяли трех моряков. Один из них был тяжело ранен. Сквозные пулевые ранения ног. Когда мы высадились на берег, к нам подошел пехотный капитан с большими усами, и этот раненый моряк обнял его одной рукой и сказал: «Ничего, батя, мы еще повоюем!» Эти строки — из письма смотрителя Тендровского маяка М. К. Зозули в черноморский клуб «Садко», ведущий поиск кораблей, затонувших в годы Великой Отечественной войны.

Записи мои неровные. Это качка. Но я в них разбираюсь. Помогает память.