Журнал «Вокруг Света» №07 за 1970 год

— А все-таки расскажи.

Он успокоился и теперь уже говорил своим обычным тоном.

— Мне правда нечего рассказать.

— Ну, если так, помоги мне все отнести на место.

Теперь учитель, поборов волнение, от которого еще минуту назад сжималось сердце, мог говорить спокойно. Они с Хаиме в два приема отнесли кисти и краски на место. Ну вот, неделя закончена. Но он чувствовал, что надо завершить ее по-иному. Узнать, отчего плакал мальчик. Узнать и помочь ему. Постараться понять Хаиме, разобраться в нем, чтобы утешить и помочь. Но, кроме того, — и теперь он мог признаться себе в этом — ему просто хотелось знать, в чем же все-таки дело.

— Вот что, Хаиме. Мне с тобой по дороге, я тебя провожу.

Она направились к двери.

— Стой. Ты забыл рисунок.

Хаиме вернулся за картинкой.

Учитель вспомнил, что окна остались открытыми, и начал их запирать. Свет из бледно-лимонного стал серовато-желтым. Казалось, солнце вбирает свои лучи в себя, словно хочет лишить людей тепла и света.

На улице подморозило. От дыхания в воздух подымались облачка пара.

С чего бы начать разговор?

— Хочешь выпить кока-колы или горячего шоколада? — спросил он, и они зашли в маленькое кафе. Хаиме положил свой свернутый в трубку рисунок на пол возле стойки. Они заказали горячий шоколад и молча сидели, дуя в чашки. Хаиме отпил глоток. Шоколад обжигал рот.

— Знаете, почему я плакал?

— Нет. Почему?

— Мне самому хочется рассказать, только трудно.

— А ты начни с самого начала и не торопись.

Учитель довольно огляделся — пятница, неделя закончена, он сидит за стойкой кафе с учеником. Все идет прекрасно.

Наконец Хаиме заговорил:

— Это из-за рисунка.

Учитель был слегка разочарован. — Из-за рисунка? Но ведь ты получил звездочку. Твой рисунок лучший. Ты должен радоваться.

— А я и рад, я рад. Я хотел звездочку. Только теперь мне это ни к чему.

Учитель слушал вполуха. То, чем он терзался весь день, вдруг стало ясно. Он знает, почему он здесь, почему он учит, а не делает какое-то другое дело, почему учит именно в этой пуэрториканской школе. Знает, почему учит таких ребят, как Хаиме. Он помогает им. Он им друг, а не судья. Он их понимает. Он им нужен.

— Что ты сказал, Хаиме?

— Мне это теперь ни к чему.

— А ты носи ее в кошельке на память — достанешь, посмотришь и порадуешься.

— Что вы, сэр, разве она поместится в кошельке, она вон какая большая.

— А, ты про картинку. А я про звездочку.

— Да, я про рисунок. На что он мне теперь? — тихо проговорил Хаиме, и голос у него прервался, и он снова заплакал.

Учитель огорчился.

— Хаиме, ты чего-то не договариваешь. Что это? Я имею право знать.

— Я своим рисунком горжусь. И что звездочка сегодня досталась мне, я рад.

Хаиме согнулся над чашкой, которую держал в обеих руках.

— Нас живет четыре семьи в одной комнате, — сказал он и поднял глаза на учителя. Они опять были черные, как всегда, и блестящие. Крупные слезы катились по его щекам.

Учитель подул на шоколад, отпил глоток, обжегся и закашлялся.

— Хочешь булочку? — пробормотал он.

— Нас живет четыре семьи в комнате. Каждый месяц мы меняемся местами. В этом месяце наша очередь жить посредине. Куда мне повесить свою картинку — ведь некуда, нет стены.

Хаиме замолк, не сводя глаз с учителя.

— Некуда! Нет стены! — крикнул он ему в лицо и выбежал из кафе.

Учитель остался один. Он заметил на полу свернутый в трубку рисунок Хаиме и вздрогнул. Отодвинув чашку, он развернул рисунок. Один конец черной стены уперся в стойку, другой — ему в грудь.

Он огляделся; и все вокруг показалось ему нереальным в сравнении с двумя зелеными людьми, в гневной неподвижности застывшими на багровой, как виноградный сок, траве под размытым небом.

Он свернул картинку и сунул ее в карман пальто. Потом закурил, отхлебнул шоколада и забарабанил пальцами по стойке. Буфетчица опросила, не нужно ли ему чего. Он не ответил. Стены, думал он. Сердца людей натыкаются на стены. И под силу ли сердцу, человеческому сердцу, пробить такую стену?

Этого он не знал.

Перевела с английского Нинель Явно

Камикадзе — «божественный ветер»

«В том-то и состояла особенность японской пропаганды и психологии, что первая утверждала вещи, несообразные с логикой, а вторая принимала их на веру... Тысячи японцев становились смертниками. Смертники — чисто японское изобретение, порожденное слабостью техники Японии. Там, где металл и машина слабее иностранных, — Японии вталкивала в этот металл человека, солдата... Смертничество — свидетельство авантюрности, дефективности японской военной мысли».