Зимняя бухта

Я не успел показать фокус: мальчишка выстрелил. Грохот, как от захлопнувшейся двери. Шарик вылетел у меня из пальцев, я услышал, как револьвер щелкнул пять раз. Пацан смылся в снегопад. Я посмотрел на стену у себя за спиной. Пуля засела на высоте головы. Я облизнул губы. По лестнице спускалась бабушка.

— Что за грохот?

— Дверью хлопнули, — ответил я. — Соседи с третьего этажа.

— А бахнуло, как будто стреляли, — заметила бабушка.

— Да у этих, с третьего этажа, вечно черт знает что происходит.

— Чем это так пахнет? — Бабушка огляделась.

— Свечками. Стеариновыми.

Мы вышли в снегопад, спустились в метро и поехали домой. Ноги дрожали, как крем-брюле на подносе у пьяного официанта.

Дома я приладил бабушкину лампу; бабушка уселась на диван, прикрыв ноги пледом, и взялась за вязанье.

— Телевизор смотреть не будешь? — спросил я.

— Мне на сегодня достаточно. Надо же, этот Раймо, оказывается, такой милый!

Я согласился.

— А Рольф просто невозможен, как всегда. От такого удара по голове что-то могло бы и сдвинуться. Но нет, Рольф ни капли не изменился. Какой был, такой и остался.

— Я, пожалуй, выйду ненадолго, — сказал я.

— Как? В рождественскую ночь?

— Тут одна девушка…

— А-а, — улыбнулась бабушка. — Девушка. Только допоздна не задерживайся.

— У тебя есть кнопки? — спросил я.

Я доехал на метро до Альвика, там пересел на двенадцатый трамвай. Все время шел снег; температура, наверное, минус пять. Я надел новую рубашку — Навозник уже успел опрокинуть на нее виски. «Хоть мужиком будешь пахнуть!» Еще на мне новая теплая куртка. Я спрятал руки в карманы.

Дорогу у дома Асплундов занесло снегом. Последняя машина проехала, наверное, несколько часов

назад. У калитки красовалась елка с красными, зелеными и желтыми лампочками. Все окна были освещены. В окне Элисабет — электрические свечи. Из дома доносилась фортепианная музыка. Кто-то играл ту самую сонату, что она играла мне. Я зашел во двор, влез по пожарной лестнице. У окна Элисабет достал из кармана рубашки листок с анализом почерка и двумя кнопками приколол к оконному отливу. Листок трепыхался на ветру, со стуком задевал стекло, за которым горел электрический подсвечник с семью свечами. Свет падал на бумагу. Я спустился, какое-то время постоял в снегу, слушая музыку. Перешел на другое место, чтобы видеть комнату, где стоит рояль. Элисабет закрыла раздвижные двери. На столе стоял большой подсвечник. Я увидел ее волосы — и все; лица не было видно.

Я потерял счет времени и начал мерзнуть. Закончив играть, Элисабет села, сложив руки на коленях. Повернулась на рояльном табурете и — мне показалось — посмотрела прямо на меня. Торопливо поднялась, открыла двери и скрылась в гостиной. Я не спускал глаз с ее окна. Если она войдет к себе, то увидит мое послание, приколотое к подоконнику, белую бабочку в метели.

Но Элисабет больше не появлялась.

Промерзнув до костей, я отправился на двенадцатый. Он только что ушел, следующего пришлось ждать целую вечность. Я оказался единственным пассажиром.

Когда я вернулся домой, бабушка уже спала. Я полистал подаренную Раймо книгу. Потом взял блокнот и попытался что-нибудь писать.

Сестры и братья, такова дружба!

Смурф попался в универмаге.

Ему было десять лет, и Сикстен пообещал надрать ему уши, если он не прекратит воровать. Смурф не решался идти домой, и я сказал, что он может пожить покау бабушки в подвале. Это было перед самым учебным годом, мы распихали много всякой фигни, чтобы освободить место, потом расстелили на полу старые коврики и отнесли в подвал упаковку свечей. Смурф поужинал у нас с бабушкой, стал зевать и сказал, что пойдет домой. «Ужеустал?» — удивилась бабушка. «Да, — сказал Смурф. — К тому же я обещал пораньше вернуться, завтра в школу». И спустился в подвал. Я еще не спал, поэтому услышал, как что-то скребется в дверь. Бабушка смотрела телевизор и ничего не замечала.