Злой город

— Я видел множество битв, Субэдэ-богатур, — ответил голос, напоминающий стон старого карагача, когда его ломает степной ветер. — Но похоже, что в этой битве духи всех народов, пригнутых к земле, либо стертых с ее лица непобедимой Ордой, ополчились против тебя. И что стоит духам собрать за стенами этого города нескольких лучших сынов тех примученных и уничтоженных народов для того, чтобы уничтожить Орду?

Как бы в подтверждение этих слов над тыном вдруг выросла сухопарая фигура с луком в руках. В серое небо взвилась одинокая огненная стрела.

Субэдэ прищурился.

Стрела пролетела половину пути, на мгновение словно зависла в верхней точке — и ринулась вниз, в огромную кучу земли, древесных стволов и мусора, за многие годы нанесенного течением реки на берег и отделяющую реку… от крепостного рва.

Лицо степного полководца внезапно стало белым. Стрела еще не достигла цели, но Субэдэ уже понял, что вовсе не река нанесла на берег эту хаотичную с виду дамбу.

Стрела нырнула в сплетение сухих веток вывороченного с корнем старого дуба — и дамба внезапно раскололась надвое. Из ее середины вырвался сноп огня, взметнувший в небо обломки дерева, камня и надежд ордынского полководца на скорую победу.

Из пролома в ров хлынула темная весенняя вода, снеся по пути опору единственного штурмового моста вместе с толпившейся на нем полусотней кешиктенов.

Над стеной русской крепости пронесся торжествующий рев, напоминающий атакующий крик ордынских туменов.

— …уррра!!! — донеслось до холма.

Вниз из-за русского тына с удвоенной силой полетели сулицы, бревна и камни, добивая тех, кто имел несчастье оказаться в числе штурмующих стену. На глазах Субэдэ гибла лучшая тысяча его тумена.

Из-под ногтей его побелевших пальцев, сжимающих рукоять сабли, выступила темно-красная, почти черная кровь…

* * *

В крышу ударило — в который уж раз за эту седьмицу. Однако поруб был крыт на совесть — как-никак, серьезное помещение, не курятник какой-нибудь. Но, как говорит молва народная, капля камень точит. Видать, и в крыше поруба образовалась прореха.

К ногам крестоносца упала стрела. У самого наконечника стрелы тлел примотанный к древку кусок просмоленной пакли.

— Орда город поджигает, — равнодушно произнес крестоносец.

— Чаво? — зевнул дед Евсей.

— Говорю, степняки город твой решили поджечь, — повторил рыцарь.

— Дык они насчет Козельска много чаво в последнее время решали, — сказал дед, протирая глаза. — Однакось выкусили. Я мыслю, что и на этот раз обломаются. Ты б затушил ту пакость, а то ишшо солому подожжет.

Крестоносец ударил каблуком по стреле. Древко переломилось, под сапогом зло зашипело.

Они сидели на пучках прошлогодней соломы, прислонясь спинами к противоположным стенам поруба. На коленях деда Евсея по-прежнему лежал взведенный самострел. На коленях крестоносца покоились его руки, крепко связанные сыромятным ремнем.

Рыцарь тоже зевнул и энергично потряс головой.

— Сон нагоняешь своей зевотой, — пожаловался он. За время плена его лающий акцент почти исчез.

— Дык я ж не нарочно, — ответил дед и снова зевнул. — Почитай весь день Орду колошматили.

— Вы колошматили. А я на палке висел, как баранья шкура.

— Тебя в полон взяли. Значить, положено висеть, — наставительно сказал дед.

— Слушай, старик! — вдруг взмолился крестоносец. — Христом Богом прошу — скажи своему воеводе насчет меня! Поди ж забыли уже все, что у них пленный в порубе сидит.

— Пробовал раз сказать, — вздохнул Евсей. — Отмахнулся Федор Савелич, «потом» сказал. Да и то правда — не время лезть к нему с разными глупостями. Скажи спасибо, что отвязываю тебя от перекладины, когда сам здесь сижу.

— Спасибо??? — взвился рыцарь. Сложенные вместе кулаки под веревками сжались, став похожими на боевой молот. — Спасибо сказать?!! Слышишь, старик, я не хочу сдохнуть здесь, как крыса! Развяжи мне руки и верни мне мой меч!

— Но-но, не балуй!

Покоящийся на коленях деда Евсея самострел угрожающе шевельнулся.

— Ишь ты, «развяжи». Я те меч верну, а ты меня тем же мечом, да по темечку.

Дед покосился на руки пленника и проворчал:

— Хотя мне много не надо. Мне и одного твоего Удара хватит, чтобы Богу душу отдать. Вон у тебя кулачищи-то какие здоровые.

Крестоносец перевел дух.

— Если б я хотел убежать, я бы давно это сделал, — устало произнес он.

— И куды ж ты убег бы, сердешный, — хмыкнул дед, — кады кругом Орда? Развяжи его, ишь! А он воям нашим, что сейчас на стенах стоят, тем мечом — да по спинушкам.

— Даю слово… — послышалось от противоположной стены.

— Ась? — не расслышал дед.

— Я сказал — даю слово, — громче повторил крестоносец. — Ты знаешь, старик, что такое рыцарь?

— Да как же, видали, — кивнул Евсей. — Не лучше тех басурманов, что намедни на стены карабкались.

Рыцарь опустил плечи и расслабился. Его затылок коснулся прохладной бревенчатой стены, взгляд устремился в потолок, туда, откуда недавно прилетела стрела.

— Может быть, ты и прав, — сказал он. — Может, мы и не лучше. Война есть война, и на войне случается всякое. И то, что хорошо для одних, всегда плохо для других. Но знаешь…