Злой город

Он замолчал на мгновение, потом опустил голову и, прямо взглянув в глаза своего стража, произнес:

— Знай, старик, настоящий рыцарь никогда не бьет в спину и не нарушает своего слова.

Евсей неуверенно пожал плечами.

— Может, оно и так. Ну, не наши — так ордынцы тебя прищучат. Какая тебе разница, как подыхать?

— Есть разница, — жестко произнес крестоносец. — Мои далекие предки верили, что Один не берет в Вальхаллу тех, кто пришел к нему связанным и без меча.

Лохматые брови деда Евсея поползли кверху.

— Кто? Куды? Кого не берет?

— Бог войны моего народа не берет в небесную обитель воинов, погибших без меча в руке, — терпеливо объяснил пленник.

— А, типа наш Перун… кхе-кхе…

Евсей воровато оглянулся по сторонам, словно кто-то мог их подслушать.

— У нас тоже бог был, из старых, — понизив голос сказал он. — Не любил, когда вой к нему безоружными приходили. Кое-кто порой доселе рядом с крестом его знак — громовое колесо о шести спицах, на груди носит. Особливо на войне…

Сказал — и задумался. На и без того морщинистом лбу собрались мощные складки.

— Крестом поклянись, что русичам вреда не сотворишь, — решил наконец Евсей. — Но не нашим крестом, а своим.

Крестоносец усмехнулся.

— Темный ты, старче, — сказал он. — Крест — он един. Что для нас, что для вас. Это люди разные. И у кого-то крест в душе небесным огнем выжжен, а кто-то им лишь душонку свою снаружи от сраму прикрывает…

Голос крестоносца обрел твердость и зазвенел.

— Крестом единым клянусь, что не причиню вреда ни тебе, ни твоему народу!

Глаза Евсея заблестели восторженно.

— Эх… Красиво сказал! — вздохнул он. — Даром что разбойник… Ну да ладно, Бог с тобой, уломал.

Кряхтя, он поднялся со своего места и достал из-за пояса большой мясницкий нож. Крестоносец протянул руки навстречу лезвию. Обрезки ремня упали на утоптанный земляной пол.

— Прибьет меня воевода, — бормотал старик, пряча нож обратно. — Как есть прибьет.

Крестоносец, растирая запястья, рассмеялся.

— Вряд ли прибьет, старче. Ты ж сам говорил — не до нас ему нынче.

Он шагнул к железной куче, горой сваленной в углу.

— Поможешь бронь вздеть?

— Куды ж деваться? — вздохнул старик. — Вот ведь свалилась нелегкая на старости лет…

Евсей помог рыцарю застегнуть наколенники, оплечья и наручи, при этом качая головой и причитая:

— Охо-хонюшки, батюшки светы! И чего делаю? Разбойного человека в побег из узилища собираю!

Справившись с доспехами, рыцарь накинул на плечи белый плащ с черным крестом, бережно расправил такой же крест на накидке, после чего надел на голову стеганый подшлемник, и, водрузив сверху шлем-топхельм, взял в одну руку тяжелый двуручный меч. Подбросил его на ладони — и вертанул колесом, так, что загудел спертый воздух поруба.

— Не грусти, старче, скоро все свидимся на пиру у Одина!

— Да все будем когда-нить — хто на пиру, хто в царствии небесном, ежели пустют туда за грехи наши. И куды ж ты теперь? С нами?

— Нет, — донеслось из-под шлема. — Выпустите меня из крепости. Мой меч давно не пил крови настоящих язычников, не ведающих креста.

— Одного? — недоверчиво переспросил дед.

— Двоих. Меня — и мой меч, — вполне серьезно ответил крестоносец. — Больше нам никто не нужен.

Дед Евсей задумался на мгновение, но потом, что-то решив для себя, вынул болт из желоба самострела и спустил тетиву.

— Как звать-то тебя, парень? — спросил он тихо. — Кого помянуть ежели чего?

— Ежели чего, тогда помяни Вольфа[128], — прогудел веселый голос из-под ведрообразного шлема. — А я услышу — и выпью на небесах за твое здоровье, если попаду туда раньше тебя…

Защитники города удивленно смотрели на высокую фигуру в белом плаще с мечом невиданных размеров, клинок которого покоился на плече рыцаря. Скоморох Васька прищурился и потянул стрелу из колчана. Семенивший за крестоносцем дед Евсей предостерегающе поднял кверху руку.

— Не стреляйте, ребятушки, — крикнул он. — Энтот лыцарь за град да за веру Христову постоять хочет.

— Ага. Постоит такой за град, как же, — задумчиво проворчал Васька, катая между большим и указательным пальцем древко стрелы. — Сейчас вместе со своим ведром на башке за ворота выйдет, да тут же к Орде и переметнется. Может, все ж лучше стрелой, чтоб не сумлеваться?

Стоящий рядом с ним Тюря укоризненно покачал головой:

— Стрелой да в спину? Ты нешто ордынец? Да и крест у него на спине. В крест-то как, рука подымется?

— Ежели они на нас полезут, подымется, — зло сказал Васька. — Но не на крест, а на псов, что его на себе малюют. Волк — он тоже агнцем прикинуться может. Куда придется, туда и долбанем.

— И в спину? — изумился Тюря. И тут же добавил уверенно: — Брешешь ты все, Васька. Наши в спину не бьют. И ты не станешь.

Скоморох сплюнул и сунул стрелу обратно в колчан.

— Всяко Митяю проще было эту орясину дубиной да по башке свалить, упокой Господи его душу, — проворчал он с досадой. — А случись чего, окромя Митяя с ним вряд ли кто здесь сладит врукопашную-то.

— Да и стрелой его поди не сразу свалишь, в таком доспехе, — хмыкнул кто-то из ратников. — Только из порока ежели каменюкой заехать — и то ишшо попасть надо.