Зловредный старец

— Угощайся, Дед Морской! — провозгласил я, с вытянутой руки выливая вино в море, после чего туда же бросил и сам кубок (серебряный между прочим!), подхватил открытый кувшин, поднял его, и начал опустошать туда же, за борт. — Пей, пей да не буянь, бурю в море устакань.

Наконец, поставив пустой сосуд, с кряхтением от прострела в пояснице, я поднял запечатанный кувшин насколько мог высоко и с силой бросил его за борт.

— А это тебе на опохмел!

Судя по лицам Михила и экипажа, такого жертвоприношения богу моря они еще никогда не видали. Надо добивать.

Я поднял с палубы тарелку, тщательно соскреб ложкой прилипшие к стенкам и днищу остатки каши, после чего стряхнул ее в море, небрежно бросив:

— Давайте, рыбы, уговаривайте. — после чего развернулся и поковылял к Морскому воеводе. — Князь, голубь мой, ты швартовы с пентекора вообще принимать собираешься? Жертвоприношение закончено.

Замечание мое было тем более справедливо, что корма корабля Энгеля в этот момент как раз поравнялась с носом холакса, и теперь держащийся за кормило сын командующего ВМФ Ашшории смотрел на меня с расстояния в какие-то несчастные два десятка локтей не менее квадратными глазами, чем его отец.

— Или ты хочешь чтобы зыбью нам на бак корму пентекора бросило? Так это, доложу тебе, идея дюже поганая.

Михила, от воспоминаний о наличии у него профессиональных обязанностей, тут же попустило, и он ринулся раздавать приказы. Вот что значит, вернулся человек в привычную атмосферу.

— Так, а вы, мои сладенькие, — я повернулся к телохранителям и обратился к ним в пол голоса, — рассупонивайте доспехи. Если Висну меня не услышал и мы пойдем ко дну, вам в них до берега ни в жизни не добраться.

— Мы готовы умереть вместе с вами, государь! — вскинулся один из них.

— Верю, что готовы. А только зачем? Был бы бой, это я понимаю — на то вы и Блистательные. А с морем что делать станете? Волны мечами рубить? Доспехи снять и сложить вместе с балластом. Нам, для остойчивости корабля, сейчас любой груз, каждый мин веса, важен.

— Ваше величество полагает, что корабль может погибнуть в предстоящей буре? — недоверчиво спросил другой гвардеец, молодой, едва ли более чем на полтора года старше Нварда. — Ведь вы, государь, вознесли жертву об умалении бури.

— Я-то, друг мой Кикос, вознес. Только о том, насколько прочно построен корабль понятия не имею. Висну постоянно посылает испытания мореходам, не со зла, а дабы они были готовы к любым превратностям, ибо море — место лишь для сильных духом людей. Мы, по свойски, полагаю, с Морским дедом договорились, но выдержит ли корабль, труд его создателей, хоть малое испытание? Полагаю, именно это бог моря и желает проверить. Так что если холкас на волне развалится, добирайтесь до берега и требуйте казни строивших корабль мастеров.

— Но, повелитель, а вы-то как?

— Я-то с рыбами завсегда договорюсь. Поняли? — Блистательные закивали. — А теперь марш снимать доспехи все четверо!

* * *

— Лопни мои глаза! — прошептал Михил из Гаги, разглядывая порт Аарты. — Откуда?!

Пара наших Виснуспасаемых посудин стояла на рейде, дожидаясь прилива и в предрассветных сумерках, среди пришвартованных или стоящих в гавани судов явственно различались пять классических лодий того типа, что обычно рисуют в учебниках истории, в тех их главах, где рассказывается про Рюрика, Ольгу и Святослава.

Корабли, прямо скажем, для наших вод не характерные.

— Что тебя так удивляет в столь примитивных посудинах, князь? — полюбопытствовал я.

— Повелитель, я видел такие только в одном месте — у зимнолесцев. — ответил Морской воевода. — И если я хоть что-то понимаю в морском деле, то это именно их корабли.

— И вправду, странно. Вдоль северного пути они так далеко не ходят, да и зачем бы им плыть до самой Ашшории? В том же Бирсе, если доплывут, товар сбудут по той же, почитай, цене.

Позади раздавались звуки работы и грязные ругательства. После шторма холкас дал течь, и теперь минимум раз в пять часов трюм приходилось осушать с помощью ведер и какой-то матери.

Буря, в которую мы угодили, была хоть и сильной — пентекор Энгеля едва выгребал против волн, пару раз чуть не став для всего экипажа братской могилой, — но кратковременной. Вероятно, экипаж проявлял чудеса мужества, героизма и мастерства. Вполне вероятно.

Только я, скрюченный морской болезнью посреди трюма, в это время мог лишь благодарить все зримые и незримые силы за то, что позавтракать не успел, а поужинал рано и все съеденное давно ушло ближе к прямой кишке.

Зато когда отступил шторм, мне вдруг так легко стало… Взлететь хотелось. Радикулит, геморрой, остеохондроз, все прочие болячки и телесные неприязни, казалось отступили так далеко, как они отстоят от шестнадцатилетнего юноши. По земному хронометражу, разумеется, шестнадцатилетнему.

Появилось желание петь и плясать (на палубе, кстати, нечто подобное и происходило), обнять всех окружающих, расцеловать их, да наговорить кучу приятных слов.

Короче, классическая посттравматическая истерия.

— Быть может, проскочили как и наш караван? — с сомнением произнес князь Михил. — Но для чего?