Злые люди и как они расплачиваются за свое зло

Колодец тоже покрылся ледяной коркой и сделался будто стеклянный. Я весело водила по нему рукой, а потом заглянула внутрь: глубоко, гулко и пусто. «Эй! – крикнула я, чтобы вызвать эхо. – Кто там!» Воды действительно не было. И ведра не было. Только цепь свисала, и то короткая, и тоже «стеклянная».

«Ну что там такое? – заорала с крыльца тетя. – Ты что, околела?»

Возвратившись, я сказала, что хозяйка не соврала: воды нет.

Насчет воды мы могли пока что не беспокоиться, поскольку Гусыня сама об этом побеспокоилась – наполнила водой два ведра и корыто.

Мы стали ее ждать, вечер пришел быстро, но мы так и остались вдвоем. Гусыня не вернулась. Прошла ночь, и ничего не изменилось. И вот уже наступил полдень, а хозяйки все нет.

Тетя догадалась, в чем дело: Гусыня ее обманула – уехала и затаилась в каком-то месте, выжидая, когда мы сами уберемся из ее дома. Тетя сказала, что прием этот известный, но только у Гусыни ничего не выйдет, потому что место, куда она отправилась, чтобы спрятаться, знакомое. Это небольшой городок неподалеку. Там проживает родственница Гусыни, и как раз у этой родственницы должница и выжидает.

«Глупая эта Гусыня, – объявила тетя. – Думает, что я посижу здесь, подожду ее, да так ни с чем и уеду. Ну уж нет! Я свалюсь ей прямо на голову! И если она мне четвертную не выложит, вцеплюсь в рожу! А ты останешься здесь и будешь ждать. Если Гусыня вернется в мое отсутствие, скажешь ей, что я пришла в ярость от ее выходки и готовлю страшную месть. Пусть дрожит, пусть трепещет, гадина. Думаю, что к вечеру все решится… Поняла? Я тебя запру, чтобы выглядело так, будто мы не дождались и уехали. Я знаю, где у Гусыни запасной ключ лежит».

Тетя засобиралась в дорогу.

Если бы она не рассказала мне о своем замысле так подробно, я бы удивилась ее намерениям. Это было на нее не похоже – оставить меня одну да еще в чужом доме. Она мне никогда не доверяла. И привычки ее никогда не менялись, разве что в отношении самых незначительных фактов. И вдруг этакое.

Конечно, перед уходом она не забыла рассказать мне о том, что будет со мной, если я сбегу. Вернее, напомнила: тюрьма, юные бандитки, мучения, страх и ужас.

Без злобы и пугающих речей тетя, как видно, не представляла себе наши отношения.

Был ли в ее жизни хоть один поступок, которым она могла гордиться? Какой-нибудь хороший поступок?

Мне в это невозможно поверить. Думаю, что хорошие дела нагоняли на тетю тоску и скуку, как не приносящие прямой и быстрой материальной выгоды. Скорее всего, тетя рассматривала доброе дело как бессмысленную потерю.

Доброта у нее могла быть только напускной и фальшивой. В этом она достигла невероятной глубины. Из-за безумной страсти к наживе она научилась владеть своим лицом, как актриса. Ведь это очень трудно – часами удерживать добродетельную гримасу, когда в голове текут злые, отвратительные мысли. Для этого требуется немалое самообладание.

Но когда мы оставались вдвоем, это самообладание тут же растворялось. Фальшивых гримас не было и в помине. Как я уже говорила, тетя скрежетала зубами, шипела и даже плевалась.

Вот и в тот день, когда она оставила меня одну в доме Гусыни, ее лицо перекосилось от злобы.

«Сиди здесь и не пискни! – велела она мне. – Если кто-то придет и будет стучать, не отвечай. Сиди молча. Только если Гусыня пожалует, тогда и скажешь, что велено».

Я осталась одна в запертом доме.

Гусыня жила бедно и странно. Ни радио, ни телевизора, ни книг не держала, словно не нуждалась в развлечениях. Нашлись только газеты и парочка прошлогодних номеров журнала «Здоровье».

Бедность в ее доме была самая унылая. В кухне были только плита, печь и стол, ведра и корыто. Крупа, соль и сахар и чай в кульках лежали на подоконнике. В ящике под столом хранились макароны, рыбные консервы и картошка. Вот и все. Холодильника и буфета я не нашла.

В единственной жилой комнате у одной стены стоял истертый, изношенный диван, а у другой – железная кровать. У окна – табуретка.

Одежду Гусыня хранила в сундуке под кроватью.

Не было ни кладовых, ни погреба, ни веранды. Только невероятно грязная уборная в сенях. А во дворе еще и колодец без воды!

Испытывая отвращение к этому жилищу, я подумала: «Может быть, Гусыня здесь не живет, а только бывает? Но зачем, в таком случае, она отобрала этот дом у сестры?»

В прихожей лежали дрова, и я от скуки топила печь. К счастью, дом хорошо протапливался.

Тетя не оставила мне еды, а брать еду хозяйки мне было противно. Ни макароны, ни картошка не просились в руки. Я не хотела пить даже чай с сахаром. Чашки и тарелки мне показались гадкими.

Гадко было сидеть и на диване, и на кровати, и я устроилась на табурете. В полной тишине читала газеты, журналы «Здоровье».

Настал вечер, затем ночь, а тетя не приехала. И Гусыня не «пожаловала».

Пришлось лечь спать на диване, накрывшись покрывалом с кровати, как прошлой ночью.

Утром ничего не изменилось. Никто не пришел, не было слышно ни единого звука, и даже за мутным окном не было видно никаких силуэтов. По улице никто не проходил.