Змеи и лестницы

– У меня такая жизнь, товарищ Вересень, что это заявление уж точно бы ее не осложнило. А насчет пропажи… Пришла девица с заявлением на розыск приятеля, а он, может, пьет где-нибудь в районе Василеостровского рынка. Или по бабам пошел. Такие случаи сплошь и рядом бывают. А, может, она вообще надоела этому Рупасову, и тот сбежал от нее во Владивосток.

– Почему во Владивосток?

– Можно в Калининград. Но паниковать нет никакой необходимости. Ждать надо. Многие из пропавших находятся в течение пары дней. Как выйдут из запоя. Или в больнице очнутся с пробитой головой. Это я и озвучил девушке. И сказал, что если он не появится, то милости просим с заявлением. Оформим в лучшем виде.

– И она не пришла.

– Не пришла. Вот я и решил, что человек отыскался.

– А что она еще говорила? При каких обстоятельствах пропал ее приятель?

– Да лепетала о том, что он не явился в какой-то там клуб, хотя они договаривались. Смешно же, товарищ Вересень?

– Да уж…

– Еще сказала, что видела его накануне за рулем, в красном бээмвэ. А машина не его. У него, Рупасова этого, таких шикарных тачек отродясь не было…

Вересень не поверил ушам. Красный «BMW»-кабриолет вполне подходил под определение «шикарный». Оно включало в себя не только цену машины, но и ее относительную эксклюзивность: Питер – не какое-нибудь Монте-Карло или остров Майорка, климат не тот, так что засилье кабриолетов в городе не наблюдается. «BMW» в истории двух не самых успешных актеров был так же неуместен, как и в озере поблизости от Канельярве, но он всплыл! Причем, без особенных усилий с его, Вересня, стороны.

– С этого места поподробнее, старший лейтенант. Что это была за машина?

– Так бээмвэ же, товарищ Вересень, – Воронцовский-Вяльбе сверлил Вересня глазами, пытаясь угадать, что хочет от него следователь. – Красного цвета.

– Какой бээмвэ? Седан, хэтчбек, джип-паркетник?..

– Нет. Машина с откидным верхом. Э-э…

– Кабриолет?

– Кабриолет, да.

– Может быть, девушка номер запомнила? Или хотя бы часть номера?

– Про номер не сказала ничего. А что, машинка засветилась в каком-то деле? И девица непростая?

– Поживем – увидим.

– Так если девица вдруг объявится… К вам ее препроводить?

– Не думаю, что объявится. Но если вдруг – дайте знать.

Кроме того, Вересень поручил вислоусому лейтенанту наведаться в квартиру Рупасова на Двенадцатой Линии и разузнать побольше о личности актера. И немедленно отзвониться, если всплывут какие-нибудь примечательные подробности.

Выйдя из участкового пункта полиции, Боря вдруг подумал, что с утра ничего не ел, а день, между тем, заканчивается. Очень длинный день, который он провел в разъездах и разговорах с самыми разными людьми. И то, что получилось в результате, требовало немедленного осмысления. Желательно – с чашкой кофе в руках и печеньем с миндальной крошкой. Заморский фрукт черимойя тоже не помешал бы делу, но обнаружить его в меню среднестатистического питерского кафе Вересень даже не надеялся.

Кафе, в которое он завернул, как раз и было среднестатистическим. Среднестатистическим настолько, что и миндального печенья в нем не оказалось. Вместо него Вересень заказал парочку салатов, грибную солянку, бефстроганов с картофельным пюре, творожную запеканку, морковный пирог, томатный сок, клюквенный кисель и – кофе. И, разложив перед собой распухший от записей блокнот, принялся размышлять.

Главными, безусловно, были две встречи: самая первая – с Вандой, подругой Кати Азимовой. И самая последняя – с меланхоличным старшим лейтенантом Воронцовским-Вяльбе. Именно они осложнили и без того запутанное дело Вернера Лоденбаха еще больше. Но теперь, во всяком случае, Вересень знал, что покойный немец – парень чрезвычайно непростой. Что он – вовсе не безобидная жертва преступного замысла. При жизни он и сам не прочь был напасть, выставив вперед «длинные руки», как выразилась Ванда. И объятья этих рук были смертельными, если вспомнить о том, как закончила свою жизнь Катя Азимова. Если вспомнить о самой Ванде, которая погрузилась в молчание на целых два года и лишь известие о смерти Лоденбаха развязало ей язык. И то – не сразу. Вересень был уверен, что молодая мать рассказала ему все, что знала, разве что – упустила некоторые второстепенные детали, стершиеся за два года. Но страх в ее глазах – он был вовсе не двухлетней давности. Страх был абсолютно свежим. Как у человека, вынужденного хранить навязанную ему страшную тайну. А страшной тайной были некие документы, обладание которыми, по всей видимости, и погубило Катю.