Змеи и лестницы

Вересень намеренно сделал ударение на слове «близких», и обстоятельный мужик Речкалов поморщился.

– Как вы понимаете, Владимир Афанасьевич, у меня были веские основания полагать, что эти смерти связаны между собой.

– Факты – упрямая вещь, – запыхтел Владимир Афанасьевич. – А они говорят, что в смерти девицы Бирман нет криминальной подоплеки. Но бог шельму метит. Вот он и пометил.

– За что? – изумился Вересень.

– За разнузданность и асоциальный образ жизни. А если вы считаете меня недостаточно компетентным…

– У меня нет никаких сомнений в уровне вашей компетентности. Но отработать все версии я просто обязан.

– Лоденбах… Где-то я уже встречал эту фамилию, – Речкалов постучал безымянным пальцем себе по лбу – звук получился такой, как будто бы невидимый кий разбил невидимую пирамиду. – Вот только где?

– Телефонный контакт? Ноутбук? Записная книжка?

– Не было у нее записной книжки… Вспомнил! Визитка! У этой шалав… у этой, с позволения сказать, девушки в сумочке нашлось с десяток визиток. И визитка Лоденбаха в том числе.

– У вас блестящая память, Владимир Афанасьевич, – мелко польстил Вересень. – Я могу взглянуть на визитку?

– Думаю, проблем не возникнет. А что касается телефона… Незадолго до смерти ей звонили. Примерно за полтора часа или около того. Некая Марина Данилова.

– Подруга?

– Вот и я так подумал. И встретился с этой Мариной. Оказалось, они даже незнакомы лично. Косвенно это подтверждает тот факт, что в журнале входящих звонков значился только номер. Данилова разыскивала своего приятеля, с которым у Бирман, по ее утверждению… м-м… были шашни.

– Что за приятель?

– Какой-то нищий актеришко. Она так переживала, что я посоветовал ей объявить дружка в розыск, если не найдется.

– Не похоже, чтобы среди тех, с кем встречалась Бирман, были нищие актеры. Не того полета птица.

– Эти птички летают на разных высотах, уж поверьте моему жизненному опыту. Иногда могут и к земле прибиться, чтобы гнездо свить.

«Прибиться к земле» (в контексте всего происшедшего) показалось Вересню чересчур циничным замечанием. Да и Речкалов всячески демонстрировал свою неприязнь к покойной Кристине Бирман. В этом было что-то глубоко личное: слабый отсвет когда-то пережитой драмы, – как если бы притязания Владимира Афанасьевича были отвергнуты девушкой, похожей на Крис. С поправкой на время, разумеется.

Визитка, которой разжился Вересень, не добавила лишних красок туманному образу Лоденбаха. Она являла собой образец скромности, хотя и была напечатана на хорошей бумаге с тиснением: только имя и фамилия, без указания места работы, и пара телефонов. Как и следовало ожидать, оба телефона были неактивны.

Абсолютно бесполезная вещь.

Была ли она такой же бесполезной в период близких контактов Лоденбаха и эскорт-девицы?

…Зачем он отправился на улицу Верности, к дому Крис, Вересень объяснить не мог. Трагический инцидент произошел почти месяц назад, и в съемной квартире не осталось от нее ни вещей, ни воспоминаний. Вещи забрали родственники из Апатитов, приехавшие за телом Кристины Бирман; не исключено, что в квартиру уже заселились новые жильцы. Вересню же оставалось смотреть на окна (два крайних от торца) и прикидывать, о чем думала Крис в последние секунды своей жизни. Поняла ли она до конца, что с ней произошло?

Нелепая случайность, так говорит старый, побитый жизнью пес Речкалов. И у Вересня нет никаких оснований не верить ему. Хотя прижизненные фотографии Кристины такой фактор, как случайность, исключали в принципе. С них на Вересня смотрела очень привлекательная темноволосая девушка с надолго запоминающимся взглядом: в нем сошлись показная невинность (так свойственная порочным натурам) и холодный расчет. Представить эту бестию с фибровой (50 на 50 сантиметров) тряпкой в руках не получалось, хоть тресни.

Именно здесь, у места гибели Крис, Вересня и застал звонок Додика.

А вскорости появился и он сам, на кургузой машиненке «ДЭУ Матисс», раскрашенной в корпоративные цвета сети «Эльдорадо».

Вид у Додика был неважнецкий: волосы всклокочены, под воспаленными красными глазами – темные круги; заросший двухдневной щетиной рот изогнут скобкой. Увидев щетину, Вересень забеспокоился: Додик никогда не позволял себе появляться небритым на людях. «Вопрос жизни и смерти», – так он сказал по телефону.

Боря немедленно склонился к смерти, и на смену обеспокоенности пришел самый настоящий ужас. Что, если дурные вести касаются Мандарина? Расставание с дурацким парнем лишь на поверхностный взгляд прошло безболезненно. Вересень торжественно пообещал коту навещать его хотя бы раз в месяц, а (если хозяева не будут против), то и чаще. Он поцеловал Мандарина в маленькую и теплую макушку, потискал напоследок и аккуратно спустил с рук. И в сердце его немедленно поселилась черная тоска, а жизнь потеряла добрую половину своей привлекательности. Вересень сильно надеялся на фактор времени и на собственное благоразумие: в конце концов, это не женщина, не лучший друг, с которым расстаешься навсегда, – всего лишь кот.