Змеи и лестницы

И так реагировать на отсутствие в своей жизни кота – верх идиотизма. Если не сказать хуже – зачатки шизофрении. Вересень дал себе неделю на исправление ситуации с идиотизмом и шизофренией, но, к концу первого дня без Мандарина, понял: неделей тут не обойдешься. И продлил срок до двух.

– Что-то случилось? – гаркнул Вересень, когда Додик нетвердой походкой приблизился к нему.

– Случилось!

– Мандарин?

На секунду Вересню показалось, что по волосам Додика пробежали электрические разряды, а из глаз вылетел сноп искр. Вылетел – и сразу погас.

– Почему спросил?

– Просто беспокоюсь. Привязался к нему за две недели…

– Ты меня сколько знаешь?

– Всю жизнь, – Вересень пожал плечами. – С первого класса, то есть. Почти тридцать лет.

– Тридцать лет и две недели – есть разница? – снова заискрился Додик.

– Существенная. Да что произошло-то?

– Что ж обо мне не беспокоишься? Не заслуживаю?

– Так с тобой же все в порядке. Дом, семья… Чада и домочадцы. Дай бог всякому.

– Не в порядке со мной! Не в порядке! И со всеми остальными тоже.

– А с котом? – продолжал гнуть свое Вересень. – С котом – в порядке?

– Он орет, – неожиданно заявил Додик, и из его черных иконописных глаз выкатились две чистейшие слезы.

– Кто?

– Кот. Уже сутки. Не затыкаясь. Всех с ума свел.

Вересень тотчас вспомнил гибель «Титаника» и похолодел.

– Нам уже пообещали дом сжечь. И сожгут. Я бы первый сжег. Хотя кота пристрелить проще. Кота пристрелить тоже обещали.

Теперь Вересня бросило в жар, а на лбу выступила испарина.

– Мозг есть?

– Нет, – честно признался Додик. – Тот, что был, кот вынес. Я бы сам его убил, но Рузанка с Ануш не дали. Велели ехать за тобой.

– За мной? Я-то что могу сделать? Может, ему… кошечка нужна?

– Совсем дурак? – для пущей убедительности Додик покрутил пальцем у виска. – Кошечки ему даром не нужны.

– А что же ему нужно?

– Не знаю, что нужно ему, а мне нужно, чтобы он заткнулся. Ашот хотел его проклясть до десятого колена, а заодно нас всех. Которые привели в дом чудовище.

– Проклял? – запоздало ужаснулся Вересень.

– Пока нет, Рузанка и Ануш держат оборону. Но времени мало.

– Так чего мы тут трем? Поехали. Ты – вперед, а я за тобой.

– Ну, нет. Вдруг ты отстанешь? Поедем на моей.

Нужно было сильно постараться, чтобы отстать от «ДЭУ»-коробчонки, но школьный друг Вересня был явно не в адеквате, и спорить с ним следователь не решился.

До Ольгино они долетели за рекордные восемнадцать минут. Из своей тихоходной малолитражки Додик выжимал сто двадцать, а малейший затык в виде красного света на светофоре заставлял его стонать, биться головой о руль и поминать всех армянских святых и нечестивых. Ольгино встретило их почти полным отсутствием звуков: должно быть, все поселковые собаки сорвали голоса, и лишь один голос оглашал окрестности.

Это был голос Мандарина.

Трагедия «Титаника» близилась к развязке.

Они успели вовремя, лишь на несколько секунд опередив делегацию мрачного вида граждан с участковым во главе. Кобура на боку участкового была расстегнута.

Промедление – смерти подобно, – подумал Вересень и решительным шагом направился к полицейскому лейтенанту, на ходу доставая удостоверение.

– Что здесь происходит? – строгим голосом спросил он.

– Поступила жалоба от населения, товарищ… – участковый заглянул в темно-красные корочки. – Товарищ Вересень. Систематически нарушается общественный порядок.

– Каким образом?

– В виде криков… кошачьих. Очевидцы утверждают, что они слышны даже в Сестрорецке. Не исключено, что животное бешеное. Надо пресечь во избежание…

Сам ты бешеный!

Но вслух этого Вересень не сказал, бросив лишь:

– Разберемся.

– Но…

– Я же сказал: разберемся. И кобуру застегните. Непорядок.

…Мандарин сидел на сосне, на самой нижней ее ветке, метрах в четырех от земли. От приставленной к сосне лестницы проку было немного. Ничто не мешало дурацкому парню, в случае опасности, забраться повыше. Очевидно, он проделывал это неоднократно, тем самым ускользая от возмездия – и все попытки достать его терпели фиаско. В случае иного развития событий Додик бы не появился в городе.

Под сосной, задрав вверх головы, стояли Ануш и Рузанна. В руках у Рузанны был зажат кусок вырезки, а в руках Ануш – маленькая миска, наполненная темной желеобразной субстанцией. Любимые консервы дурацкого парня, – сходу определил Вересень.

– Вай мэ, Мандаринчик, дорогой! – взывала к кошачьему инквизитору Рузанна, потрясая вырезкой. – Спустись, поешь.

– Спустись, Мандаринчик! – вторила ей Ануш.

– Я бы тоже его угостил. Свинцом, – мрачно бросил Додик.

– Эй! – вполголоса позвал дурацкого парня Вересень.

Вой немедленно прекратился, и наступила тишина. Такая глубокая, что стук упавшей с сосны одинокой сухой шишки показался едва ли не грохотом «шаттла», стартующего с мыса Канаверал. Следом за шишкой на землю спланировал Мандарин – совершенно бесшумно. Проскользнув между Ануш и Рузанной, он бросился к Вересню, вскарабкался на него, обхватил шею лапами и затих.

– Ну, что я говорила! – в голосе жены Додика звучало торжество.