Змеи Ташбаана (СИ)

Проклятая ведьма, раздраженно подумал принц, подъезжая к широкому каменному мосту у северных ворот Ташбаана. Он возвращался к городу со стороны Великой Пустыни, и сейчас на широком запыленном тракте не было почти никого, кроме него самого и едущего позади отряда из двух дюжин солдат с луками и длинными копьями. В ветвях растущих по северному берегу реки деревьев лениво пели цикады, дувший в лицо ветер приятно холодил разгоряченную солнцем кожу, а возвышающиеся за спиной древние Усыпальницы отбрасывали длинные тени на белые, словно снег на вершинах далеких северных гор, барханы Великой пустыни. На закате даже эти прóклятые гробницы с осыпающимися от времени и порывов ветра стенами приобретали не пугающий, а лишь таинственный и почти красивый вид.

Идиллию нарушало только ощущение надвигающейся грозы. Как буквальной — над морем вновь начали собираться тяжелые грозовые тучи антрацитово-черного цвета, грозя в любое мгновение прорваться стеной слепящего ливня, — так и фигуральной. Зайнутдин едва ли обращал внимание на витавшее в знойном воздухе напряжение, полагая, что он своего уже добился и теперь оставалось только расправиться с законным наследником, но его близнец был далеко не так беспечен.

Впрочем, если вспомнить, — рассуждал в мыслях Шараф, слегка покачиваясь в высоком боевом седле из простой, ничем не украшенной кожи, — Зайнутдин всегда был… не слишком выдающимся стратегом.

Брата с раннего детства больше увлекали одни только лошади и деревянные сабли, чем посвященные воинскому искусству трактаты мудрецов. Быть может, потому, что перед глазами у Зайнутдина постоянно мелькал Рабадаш, то объезжавший очередного черного и злого, как сам нарнийский демон, коня с кличкой вроде Дьявола или Смерча, то бравшийся за саблю или копье и часами муштровавший и солдат, и самого себя. Зайнутдину казалось — и тогда, и поныне, — что этого было вполне достаточно для того, чтобы стать величайшим калорменским воином. Шараф же был уверен, что Рабадаш военными трактатами не пренебрегал никогда.

Но при этом у кронпринца был один существенный стратегический недостаток. В отличие от близнецов, всегда державшихся вместе и представлявших единую силу, Рабадаш весьма скверно умел создавать союзы, предпочитая действовать в одиночку. Шараф не сомневался, что если у кронпринца и были какие-то договоренности с тарханами на случай междоусобицы, то всё они были заключены в первую очередь стараниями Джанаан. Проклятая ведьма всегда была хитрее привыкшего идти напролом кронпринца и полагала, что пусть они и потомки Таша неумолимого и неодолимого, коим обязан служить и беспрекословно подчиняться каждый калорменец, но всё же задобрить союзников будет не лишним. При таком раскладе сестрица и в самом деле становилась опаснее Рабадаша.

И Тархан Кидраш, без сомнения, оказался прав, когда сказал, что в первую очередь им следовало захватить Джанаан. Но теперь рассуждать об этом было слишком поздно. Возлюбленная сестра — Белая Змея — давно уже скрылась в неизвестном Шарафу направлении.

Принц пришпорил усталого коня и невольно передернул плечами, когда от возвышавшихся далеко позади гробниц донесся леденящий душу стон. Ветер, напомнил Шараф самому себе. Когда-то давно, еще ребенком, он слушал долгие путанные речи одного из наставников, пытавшегося объяснить юному принцу причину этих стонов. Ошибка древних, живших еще во времена постройки самых первых Усыпальниц, строителей, из-за которой пустынный ветер, проносясь между этими массивными каменными глыбами, рождал не привычные людскому уху завывания, а стоны сродни плачу заточенных в черных гробницах неупокоенных душ.

Светло-серый, вырубленный идеально ровными и подогнанными по размеру квадратами, камень моста отозвался негромким характерным цоканьем, когда на него ступили подкованные лошадиные копыта. До приветственно распахнутых городских ворот оставалось всего несколько ярдов, и тень от них падала слева от Шарафа на шумную, быстро текущую к морю реку. Принц поднял голову, кивком приветствуя насторожившихся и поднявших луки стражников. И те, узнав одного из сыновей покойного тисрока — его, верно, уже успели похоронить со всеми полагающимися почестями — и брата-близнеца нынешнего правителя — а его, верно, уже короновали в храме Таша, — с коротким свистом спустили тетивы.

Шараф поначалу даже не понял, что произошло. Лишь увидел промелькнувшие в дрожащем мареве белые оперения, почувствовал, как его толкнуло в грудь и правое плечо, и услышал пронзительное предсмертное ржание коня.

— Господин! — закричали его собственные солдаты, тоже вскидывая и поспешно натягивая луки, но принц почти не слышал их, словно его обволакивала густая, плотная пелена тумана. Он скатился с рухнувшего жеребца на нагретый солнцем мост, капая на серые плиты потекшей из ран и рта кровью, и сам не сознавая, что пытается сделать, схватился рукой за широкие каменные перила. И, перегнувшись через них, рухнул в красноватую, пахнущую тиной воду.