Змеи Ташбаана (СИ)

— И если мне будет позволено продолжать, — попросил Кидраш больше для виду и заговорил, не дожидаясь ответа как самого принца, так и Великого визиря. — Для начала стоит казнить вашего брата и лишь потом решать, что делать с его гаремом. Не дразните зверя понапрасну, повелитель. От этого он станет лишь опаснее.

Не говоря уже о том, что не все наложницы Рабадаша были бесправными рабынями, о которых никто бы и не вспомнил, если бы они сгинули в дворцовых казематах или на невольничьих рынках. Его любимица, тархина Измира, происходила из древнего рода западных тарханов, и пусть последние несколько поколений ее семьи были беднее последнего калорменского пастуха, Зайнутдин всё же не посмеет ни убить тархину, ни взять ее силой, если не желает испытать на себе гнев каждого из своих тарханов. Принцесса Джанаан всё же была уязвима, и за нее вступится далеко не каждый. Но за Измиру тарханы поднимутся, как один, из опасения, что если они промолчат, то следующей будет опозорена или задушена одна из их собственных дочерей.

Измира, неожиданно подумал Кидраш, может оказаться не менее опасна, чем Джанаан. Еще одна женщина, которой совершенно не выгодно падение Рабадаша. И которая не только красива, но и достаточно умна, чтобы осознавать, насколько выгоднее для нее было стать наложницей в гареме кронпринца, чем женой тархана столь же бедного, что и ее отец. Теперь же, разумеется, Измира захочет быть любимой наложницей уже не принца, а тисрока. И с нее станется переманить на свою сторону десяток тарханов, напев им небылиц о непочтительном обращении с ней Зайнутдина. Вряд ли она станет заходить слишком далеко, боясь потерять расположение Рабадаша, но даже если и станет, ему… Ему это будет только на руку.

Подумать только, с неудовольствием отметил тархан, сколько вокруг этого дьявола женщин! Если найдется хоть один мужчина, готовый точно так же бороться за его права и повести за ним армию, то Зайнутдин не продержится на едва обретенном им троне и нескольких дней. Слишком слаб, слишком недалек, слишком…

— Я подумаю над вашими словами, — пробормотал принц, подтверждая подозрения Кидраша. А будь здесь один лишь Великий визирь, и мальчишка уже подписывал бы приказы о казни наложниц. — Что-то еще? — спросил он с ноткой недовольства в голосе. Раз уж чужого гарема ему было не видать, Зайнутдин хотел добраться этой ночью хотя бы до своего собственного.

Боги. Да Рабадаш и думать забыл бы о женщинах, пока не надел бы голову брата на собственное копье.

— Иные сыновья прежнего тисрока, о повелитель, да живете вы вечно, — с елейной улыбкой ответил Великий визирь, и теперь новоиспеченный правитель понял его безо всяких пояснений.

— Всех? — спросил он с посеревшим лицом.

— Как вам будет угодно, — туманно ответил Ахошта, и вид у Зайнутдина сделался совсем потерянным.

— Если… если вы полагаете, мудрейший, что это необходимо… — забормотал принц, окончательно утратив расположение главы военного совета. И этого безвольного щенка они собирались увенчать короной великих завоевателей? — Как?! — вдруг спросил Зайнутдин ломким взволнованным голосом. — И Шарафа?!

— Разумеется, о повелитель, да живете вы вечно! — закивал Ахошта. — Он похож на вас, как одна капля воды походит на другую, и в любое мгновение может свергнуть вас так, что никто и не заметит этого переворота.

Зайнутдин кусал тонкие губы, не зная, что ответить своему кровожадному визирю, но затем все же кивнул и велел сдавленным голосом:

— Делайте, что считаете нужным.

Тархан Кидраш с трудом дождался, когда им будет позволено покинуть увешанный коврами и шелками до самого потолка кабинет, и, убедившись, что вокруг никого нет, прямо высказал Великого визирю и несостоявшемуся зятю всё, что он думает о новом тисроке.

— Щенок и последний подлец, какого только видывал Калормен!

— Рабадаш, вероятнее всего, поступил бы точно так же, — не согласился с ним Ахошта, теперь вынужденный взирать на тархана снизу вверх. Кидрашу неожиданно для себя самого стало почти обидно за кронпринца.

— Рабадаш не стал бы мямлить! Как не стал бы и ждать, пока мы сделаем за него всё необходимое. И я не вижу причин, о мудрейший, рубить головы женщинам из его гарема, если только вы не хотите, чтобы этот дьявол рассвирепел окончательно. Рабадашу хватает ума не плодить детей при наличии двух дюжин братьев, поскольку он прекрасно понимает: при таком раскладе наследники сделают его не сильнее, а уязвимее. Если ни одна из его женщин до сих пор не родила, то не родит и до тех пор, пока он не наденет на голову венец тисрока.

— Быть может, о благородный тархан, — ничуть не растерялся Великий визирь, — дело отнюдь не в благоразумии.