Змеи Ташбаана (СИ)

Принцесса улыбнулась вновь и поднесла кубок ко рту, едва пригубив сладкое ежевичное вино.

— Вы помните тот год, когда мой отец взошел на престол Калормена, благородный тархан?

— Как не помнить, госпожа? — согласился Ильгамут. — По этому случаю отец впервые привез меня в Ташбаан. Я стоял рядом с ним в храме Таша во время коронации.

— Вот как? — спросила принцесса, приподняв тонкую — идеальной формы полумесяца — бровь. — Увы, не могу вспомнить, чтобы я видела вас в тот день.

— Это естественно, госпожа, — согласился Ильгамут. — Мне было лишь десять лет, и я едва ли мог хоть чем-то привлечь ваше внимание.

— Полагаю, тогда у вас еще не было столь приметных волос, — предположила Джанаан, приподняв уголок подкрашенных губ в слабой улыбке, и получила в ответ короткий отрывистый кивок. — Да, я помню, как пряталась за ширмой для женщин из отцовского гарема, и его жена без конца одергивала меня, чтобы я села ровно и не издавала ни звука. Мне, — по губам принцессы скользнула еще одна улыбка, — тоже было лишь десять лет, и я была не в силах удержать себя в руках в такой волнительный для всех день.

Волнительный в первую очередь для отца и для его наследника, двадцатилетнего красавца Ильхана, провозглашенного в тот день кронпринцем Калормена. Джанаан уже и не помнила его лица, только длинные темные волосы и мягкую улыбку на тонких губах. Ильхан не видел различий между детьми отца от благородной тархины и простых наложниц и всегда баловал сестер, посылая им то украшения, то просто корзину со свежими фруктами из вверенной ему богатой на урожай сатрапии.

Ильхан умер вместе с пятью другими братьями и семью сестрами, когда на севере растаяли столетние льды и на Калормен обрушилось моровое поветрие.

— Волнительный день, — повторила Джанаан, на мгновение задержавшись взглядом на светлых от краски вихрастых волосах тархана, придававших золотистый оттенок его смуглой коже и карим, подведенным темной синевой глазам. И приметила появившуюся на мгновение складку у края широкого тонкогубого рта. Почему-то она решила: это от того, что он часто улыбается. — День, который мудрецы едва не назвали прогневавшей богов ошибкой, когда умирали один за другим и простые пахари, и знатные тарханы, и даже сыновья тисрока.

Быть может, кто-то и назвал. Кто-то и осмелился сказать, что это Таш карает своих слуг за ему одному известные грехи. Или нарнийский демон в образе льва снимает проклятье со своих земель и посылает его землям Калормена. Но никто не решился бы заговорить о подобном у ног убитого горем тисрока, хоронившего детей и любимых наложниц.

— Полагаю, вам посчастливилось избежать мора, благородный тархан?

— Да, госпожа. Сатрапия моего рода далеко на юге, у самых границ Калормена, и болезнь ее почти не затронула. Но мы слышали о том, — губы тархана дрогнули, и по горлу в жестком расшитом вороте кафтана и белом хлопке камизы прошла выдающая смятение и неловкость дрожь, — сколь многих эта хворь унесла в столице. И соболезновали горю великого тисрока.

— Его горе было столь же велико, — негромко согласилась Джанаан, переводя взгляд на дрожащее в кубке темное вино. — Лишь четверо его детей пережили тот год. Двое младенцев, спешно отправленных в отдаленный дворец, едва в Ташбаане поняли, что надвигается беда, я, дочь от рабыни-северянки, не имевшая тогда никакой ценности в глазах отца, и мой брат.

Она пошла тогда не к Ильхану, всегда такому доброму и улыбчивому. Такому слабому, до самой смерти умолявшему не оставлять его одного. Она вошла в полутемные покои с застоявшимся воздухом, терпко пахнущим плавящимся воском и лекарственными настоями , робко присела на самый край смятых простыней и услышала злое и хриплое «Пошла вон, глупая. Не хватало еще, чтоб и ты…». А потом он зашелся кашлем, капая кровью изо рта на влажные от испарины простыни, и Джанаан схватилась за его руку, в безотчетном порыве прижимая ее к своей щеке. Горячую руку мальчишки, на запястье которого алел свежей краской лишенный века Глаз Азарота. Неспящее око бога войны, пристально следящее за врагами своим острым, как наконечник копья, зрачком. Знак, который получает благородный мужчина в четырнадцать лет, если его сочтут достойным войти в число слуг небесного воителя. Стать Воином Азарота.

Тот же знак, что виднелся под расшитым рукавом на запястье сидящего напротив тархана. И Джанаан вдруг стало любопытно, какой видит ее этот мужчина. Красивой? Умной? Или, быть может, даже опасной? Желанной, как женщина, а не как милость со стороны правителя? Милость, какой ее видел муж, доказательство его собственного статуса. Личная армия, богатые серебряные шахты во владениях, свежие устрицы на столе. Любимая дочь тисрока на ложе.

И пусть дочь тисрока была втрое моложе, когда стояла подле него перед жрицей Зардинах, и понимала счастье совсем иначе, чем новоиспеченный муж.