Змеиный Зуб

Валь нервно хохотнула, и они снова обнялись. Но эти объятия не стоили ничего в сравнении с теми, которыми они обменялись в начале. Будто бледный отсвет настоящей солнечной вспышки; что, конечно, не помешало вспышке этой навсегда запечатлеться в памяти.

Теперь всё смешалось в её расписании. Она больше не могла возить Сепхинора в Летний замок, не опасаясь за него; но и учить его в рабочие дни тоже не имела возможности. Большую часть преподавательских неудобств на себя взяла Катрана, причём она наотрез отказывалась делать это в особняке Хернсьюгов; Валь могла её понять. Конечно, она не только из любви к детям занималась этими уроками, она ещё и пользовалась этим предлогом, чтобы сбегать из-под надзора немилостивой семьи. Тут уж оставалось лишь посочувствовать. В конце концов, у Вальпурги хотя бы была башня, чтобы не жить вместе с Германом и Далой под одной крышей. Поэтому Валь не переставала благодарить подругу, а сама отсчитывала дни, когда потребуется возвращаться в «Рогатого Ужа».

Свекровь, впрочем, разбушевалась не на шутку. Днём спустя очередного рабочего дня она позвала её к себе в морг, и, демонстративно омывая труп в розмариновой воде, принялась ей выговаривать, что её побег с дня рождения всё ещё волнует светское общество: Луазы высказали удивление и неодобрение, а Одо – неодобрение и возмущение. И это унижает семью Моррва. Валь резонно ответила ей, что речь действительно шла о спасении жизни человека. Однако леди Дала не хотела ничего слушать, она с искренним негодованием твердила о том, что для провинившейся баронессы Валь имеет чересчур много поблажек. Конечно, Валь ничего возражать не стала, но в итоге от переполнившего её возмущения вышла не в ту дверь – не к дороге, а на кладбище.

Над последним покоем неслись пышные белые облака, снег лежал на кустах вереска узорчатыми шапками. Здесь было холодно. Достаточно холодно, чтобы охладить её ненависть прежде, чем она вернётся домой к сыну. И прогнать дьявола из головы. Дьявола, что шепчет «на этом острове ведь так просто избавиться от человека, Валь».

Она устроила себе небольшую прогулку, осматриваясь средь новых надгробий и стел. А затем, успокоившись, побрела было обратно. Но взгляд её упал на тропу, ведущую к схолитскому капищу. Мысли о коралловых аспидах закрутились в её голове, и она решила сама навестить жилище старухи Трудайи.

В месте, где несколько пригорков сходились и образовывали неглубокую котловину, старая отшельница обустроила своё святилище. Было это где-то года три назад. Покрытая шкурами палатка темнела по левую руку. Её и всю низину окружал ограда из столбиков и верёвок из жил животных. На подвесках болтались амулеты-кольца со связанной внутри паутинкой, амулеты-черепа змей, блестящие камушки и фазаньи перья. При малейшем дуновении ветра всё это богатство издавало перестук и перезвон.

Венцом всего был традиционный алтарь Схолия: большой плоский камень, потемневший от звериных жертвоприношений, и возвышающийся над ним здоровенный козлиный череп с двумя парами рогов, посаженный на угловатую палку.

Большинству Бог Горя внушал тревожность и мысли о мимолётности жизни, но не Вальпурге. Она хорошо знала историю и помнила, что Схолий слыл богом ещё тогда, когда из недр острова даже не выползли первые змеи. И когда Рендр воцарился на этой земле, Схолий потерял на ней всякую власть. Он не просит боле ни гимнов, ни подношений, ни почтения. Он просто ждёт своего часа, который настанет для каждого из живущих. И в этот час, прощаясь с умершим, верующие возносят молитвы Богу Горя. А потом снова предают его забвенью, потому что владыкой острова был и остаётся Великий Аспид, который даже в момент смерти своих последователей иногда попирает Схолия и сам забирает тех, кого избрал, в мир иной. Как Вальтера. Или как кормилицу Софи; она хоть и нарушила обычай верности острову, поскольку какое-то время служила Эльсингам, но, тем не менее, её исчезновение походило на то, что происходило со всеми, услышавшими зов Рендра. Иначе и быть не могло, если она правда была чародейкой.

На континенте схолиты встречались куда чаще – как и ианиты, которых на острове вообще можно было по пальцам пересчитать, и те были тененсами. Традиционно монахами в чёрном становились отчаявшиеся вдовы, одинокие калеки, лишенные всякого будущего сироты. На Змеином Зубе схолиты, как редкость, в основном не странствовали, а селились рядом с местами последнего покоя, как Трудайя. Никто не знал их прежних имён, их прежних жизней, никто не мог разглядеть их лиц за раскраской в виде черепа, никто не водил с ними дружбу, ибо они остались в мире живых для того, чтобы превозносить смерть.

Даже закон запрещал выяснять их личности. Они были забыты, как и их бог; и те, кто пытался узнать, откуда пришли эти люди и кем они были, рисковали пробудить самого Схолия.