Читаем Знайки и их друзья. Сравнительная история русской интеллигенции полностью

Что ж, наш перевод западной «свободы» оказался неудачным, случается. Среди упомянутых четырех вариантов переложения liberty на японский тоже сначала была своя «воля» – слово-метафора, обозначающее лошадь без поводьев. Но языковой нормой со временем стало другое, подразумевающее человека, который «следует своим намерениям без ограничений»: именно такое значение было закреплено с трансформацией японской «свободы» в абстрактный принцип. И в этом смысловом зазоре между бешеной лошадью и целеустремленным самураем отразилось много чего из наступающего XX века.

«Народопоклонство» русской интеллигенции, которое играло ту же роль, что и растворение человека знания в государстве или нации в других случаях, компенсировалось развитостью представления о личной внутренней свободе, свободе «в душе». Христианская основа безболезненно соединялась тут с либеральным индивидуализмом и элитарным сознанием единственности. В русском случае понятие внутренней свободы изобильно проговаривается у Льва Толстого и Владимира Соловьева, а к рубежу XIX–XX веков признается за неотъемлемое качество для

интеллигентности: «Внутренняя свобода, нравственная опрятность и независимость» (Юрий Айхенвальд о Чехове, 1910). «Я, – говорит уже в 1928 году „интеллигент средней стоимости“ Клим Самгин у Горького (и сознательный советский читатель должен проникнуться интеллигентской неправдой индивидуализма), – уважаю свою внутреннюю свободу… Он помолчал несколько секунд, взвешивая слова „внутренняя свобода“… Поэтому я – чужой среди людей, которые включают себя в партии, группы…» В обратной перспективе в. с., как бы ее сократили в энциклопедической статье, превратилась в обязательную часть нон-конформистской характеристики интеллигента: как правило, в прошедшем времени («в нем была внутренняя свобода») и особенно часто – с торжественным глаголом «обрел». Злопыхатели же вместо тайной свободы видят тайный шиш в кармане. Но тьфу на них.

В 1831 году, пока вольность

еще не ушла окончательно из русского лексикона, польские повстанцы писали на своих двуязычных знаменах «Во имя Бога за нашу и вашу вольность». Отсылка к Богу исчезла первой, затем вольность сменилась на свободу. Затем стало ясно, что наша свобода – это не всегда ваша свобода. Но не все из польского следа угасло. Слово диссидент уже из советского интеллигентского лексикона – также полонизм, первоначально подразумевавший иноверцев в Речи Посполитой – маркирует демонстрацию 25 августа 1968 года с лозунгом «за нашу и вашу свободу» перед Лобным местом на Красной площади и распространенное в советской либеральной интеллигенции полонофильство: «Не отзвенело наше дело / Оно, как Польша, не згинело / Хоть выдержало три раздела» Бориса Слуцкого или «Есть высшая свобода, и мы идем за ней» в «Прощании с Польшей» Булата Окуджавы.

Да, так вот: Польша. Для века наций, кульминация которого приходится на вторую половину XIX – начало XX века, польская интеллигенция представляет собой едва ли не самый яркий случай. Общество, мнение которого выражала образованная элита Старого порядка и которое должно было стать объектом просвещения, представляется категорией объективной и ценностно нейтральной. Тогда как нация, уверяет нас Бенедикт Андерсон, представляет собой сообщество воображаемое. Но воображаемое не всеми, а средним классом и прежде всего теми, кого Андерсон называет профессиональными интеллектуалами (professional intellectuals): посредством слов, произнесенных, написанных и прежде всего напечатанных, на своих национальных (вернакулярных) языках.

В польском случае виртуальность нации была более чем наглядной, так как на протяжении 120 лет ее поддерживала лишь историческая память об исчезнувшем государстве и казавшиеся после этих ста лет эфемерными проекты будущего. Реальностью было только то, что «вопреки разделению на части и рассеянию по миру существовала единая польская интеллигенция, прилагавшая все усилия, чтобы таким это единство и осталось», – цитируя историка Ежи Едлицкого.

Со времен «золотой шляхетской вольности» в старой Речи Посполитой это одно из основных понятий, цементирующих самосознание дворянской нации с XVI века. Высокая доля шляхты и влияние шляхетской культуры на интеллигенцию закрепляет традицию и в последующие века. В отличие от угасания русской вольности с угасанием дворянского «золотого века» культуры, в Польше представление о шляхетской нации с привилегиями ее вольности распространяется в XIX веке на польскую нацию в целом. Польский naród, общность, выразителем которой становится интеллигенция, подразумевает именно нацию. Она проявляет себя как самостоятельный исторический субъект в Ноябрьском восстании 1830–1831 годов, когда императора Николая I во имя «польской нации» низложил «Жонд народовы» (Rząd Narodowy) – Национальное правительство.

Перейти на страницу:

Все книги серии Что такое Россия

Хозяин земли русской? Самодержавие и бюрократия в эпоху модерна
Хозяин земли русской? Самодержавие и бюрократия в эпоху модерна

В 1897 году в ходе первой всероссийской переписи населения Николай II в анкетной графе «род деятельности» написал знаменитые слова: «Хозяин земли русской». Но несмотря на формальное всевластие русского самодержца, он был весьма ограничен в свободе деятельности со стороны бюрократического аппарата. Российская бюрократия – в отсутствие сдерживающих ее правовых институтов – стала поистине всесильна. Книга известного историка Кирилла Соловьева дает убедительный коллективный портрет «министерской олигархии» конца XIX века и подробное описание отдельных ярких представителей этого сословия (М. Т. Лорис-Меликова, К. П. Победоносцева, В. К. Плеве, С. Ю. Витте и др.). Особое внимание автор уделяет механизмам принятия государственных решений, конфликтам бюрократии с обществом, внутриминистерским интригам. Слабость административной вертикали при внешне жесткой бюрократической системе, слабое знание чиновниками реалий российской жизни, законодательная анархия – все эти факторы в итоге привели к падению монархии. Кирилл Соловьев – доктор исторических наук, профессор кафедры истории и теории исторической науки РГГУ. Автор трехсот научных публикаций, в том числе пяти монографий по вопросам политической истории России, истории парламентаризма, техники управления и технологии власти.

Кирилл Андреевич Соловьев

Биографии и Мемуары
Петр Первый: благо или зло для России?
Петр Первый: благо или зло для России?

Реформаторское наследие Петра Первого, как и сама его личность, до сих пор порождает ожесточенные споры в российском обществе. В XIX веке разногласия в оценке деятельности Петра во многом стали толчком к возникновению двух основных направлений идейной борьбы в русской интеллектуальной элите — западников и славянофилов. Евгений Анисимов решился на смелый шаг: представить на равных правах две точки зрения на историческую роль царя-реформатора. Книга написана в форме диалога, вернее — ожесточенных дебатов двух оппонентов: сторонника общеевропейского развития и сторонника «особого пути». По мнению автора, обе позиции имеют право на существование, обе по-своему верны и обе отражают такое сложное, неоднозначное явление, как эпоха Петра в русской истории. Евгений Анисимов — доктор исторических наук, профессор и научный руководитель департамента истории НИУ «Высшая школа экономики» (Петербургский филиал), профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге, главный научный сотрудник Санкт-Петербургского института истории РАН. Автор нескольких сотен научных публикаций, в том числе трех монографий по истории царствования Петра Первого.

Евгений Викторович Анисимов

История
Заклятые друзья. История мнений, фантазий, контактов, взаимо(не)понимания России и США
Заклятые друзья. История мнений, фантазий, контактов, взаимо(не)понимания России и США

Пишущие об истории российско-американских отношений, как правило, сосредоточены на дипломатии, а основное внимание уделяют холодной войне. Книга историка Ивана Куриллы наглядно демонстрирует тот факт, что русские и американцы плохо представляют себе, насколько сильно переплелись пути двух стран, насколько близки Россия и Америка — даже в том, что их разделяет. Множество судеб — людей и идей — сформировали наши страны. Частные истории о любви переплетаются у автора с транснациональными экономическими, культурными и технологическими проектами, которые сформировали не только активные двухсотлетние отношения России и США, но и всю картину мировой истории. Иван Курилла — доктор исторических наук, профессор факультета политических наук и социологии Европейского университета в Санкт-Петербурге. Автор множества научных публикаций, в том числе пяти монографий, по вопросам политической истории России, истории США и исторической политики.

Иван Иванович Курилла , Иван Курилла

Политика / Образование и наука
«Французы полезные и вредные». Надзор за иностранцами в России при Николае I
«Французы полезные и вредные». Надзор за иностранцами в России при Николае I

Историческое влияние Франции на Россию общеизвестно, однако к самим французам, как и к иностранцам в целом, в императорской России отношение было более чем настороженным. Николай I считал Францию источником «революционной заразы», а в пришедшем к власти в 1830 году короле Луи-Филиппе видел не «брата», а узурпатора. Книга Веры Мильчиной рассказывает о злоключениях французов, приезжавших в Россию в 1830-1840-х годах. Получение визы было сопряжено с большими трудностями, тайная полиция вела за ними неусыпный надзор и могла выслать любого «вредного» француза из страны на основании анонимного доноса. Автор строит свое увлекательное повествование на основе ценного исторического материала: воспоминаний французских путешественников, частной корреспонденции, донесений дипломатов, архивов Третьего отделения, которые проливают свет на истоки современного отношения государства к «иностранному влиянию». Вера Мильчина – историк русско-французских связей, ведущий научный сотрудник Института высших гуманитарных исследований РГГУ и Школы актуальных гуманитарных исследований РАНХиГС.

Вера Аркадьевна Мильчина

Публицистика / История / Образование и наука

Похожие книги

10 мифов о 1941 годе
10 мифов о 1941 годе

Трагедия 1941 года стала главным козырем «либеральных» ревизионистов, профессиональных обличителей и осквернителей советского прошлого, которые ради достижения своих целей не брезгуют ничем — ни подтасовками, ни передергиванием фактов, ни прямой ложью: в их «сенсационных» сочинениях события сознательно искажаются, потери завышаются многократно, слухи и сплетни выдаются за истину в последней инстанции, антисоветские мифы плодятся, как навозные мухи в выгребной яме…Эта книга — лучшее противоядие от «либеральной» лжи. Ведущий отечественный историк, автор бестселлеров «Берия — лучший менеджер XX века» и «Зачем убили Сталина?», не только опровергает самые злобные и бесстыжие антисоветские мифы, не только выводит на чистую воду кликуш и клеветников, но и предлагает собственную убедительную версию причин и обстоятельств трагедии 1941 года.

Сергей Кремлёв

История / Образование и наука / Публицистика
Кузькина мать
Кузькина мать

Новая книга выдающегося историка, писателя и военного аналитика Виктора Суворова, написанная в лучших традициях бестселлеров «Ледокол» и «Аквариум» — это грандиозная историческая реконструкция событий конца 1950-х — первой половины 1960-х годов, когда в результате противостояния СССР и США человечество оказалось на грани Третьей мировой войны, на волоске от гибели в глобальной ядерной катастрофе.Складывая известные и малоизвестные факты и события тех лет в единую мозаику, автор рассказывает об истинных причинах Берлинского и Карибского кризисов, о которых умалчивают официальная пропаганда, политики и историки в России и за рубежом. Эти события стали кульминацией второй половины XX столетия и предопределили историческую судьбу Советского Союза и коммунистической идеологии. «Кузькина мать: Хроника великого десятилетия» — новая сенсационная версия нашей истории, разрушающая привычные представления и мифы о движущих силах и причинах ключевых событий середины XX века. Эго книга о политических интригах и борьбе за власть внутри руководства СССР, о противостоянии двух сверхдержав и их спецслужб, о тайных разведывательных операциях и о людях, толкавших человечество к гибели и спасавших его.Книга содержит более 150 фотографий, в том числе уникальные архивные снимки, публикующиеся в России впервые.

Виктор Суворов

Публицистика / История / Образование и наука / Документальное