Знак кровоточия. Александр Башлачев глазами современников

Меня оторопь берет, когда я понимаю, что помню все случаи, когда видел его кровь. В общежитии он жил в боко-вушечке площадью в два с половиной квадратных метра. На стене там был нарисован восход в сказочном городе - до Саши там жил университетский художник. Порядка там не было, простыни - как бумага из-под селедки. Однажды я пришел к нему с бутылкой красного вина. Саша стал продавливать пробку черенком ножа, бутылка подкосилась и откололось горлышко. Саша побледнел. Никто не знал, что делать. Потом я догадался отвести его к умывальнику. Я сунул его руку под струю - рука вся была в крови и вине. Я только сейчас понимаю, что это значило. Он писал очень легко, импровизировал без бумаги. За десять минут мог написать песенку на день рождения. На пятом курсе я придумал игру - рок-группу «Ту-144». Мы собирались, запасались пивом, рассаживались у меня в боковушке (я по совпадению тоже жил в боковушке) и принимались задело. Каждый должен был написать три песни на три темы, предложенные соседом. Срок - полчаса. Правил - никаких. Саша всегда выигрывал - он писал мгновенно. Я потом смотрел его черновики: он даже не писал слова - только первые буквы, значки, стрелки какие-то. Потом мы писали все на магнитофон, подпевали друг другу, стучали по кастрюльке - в общем, вели себя самым ужасным образом. Это было необыкновенно интересно. С ним вообще все было интересно. На третьем курсе мы опять работали вместе оформителями. Саша называл нашу бригаду «бригадой кому-нести-чего-куда», потому что командир вечно использовал нас на подхвате. Саша отчаянно сачковал, но, как ни странно, его никто не ругал, хотя все знали, что он лентяй. Потом я разобрался, что Саша вовсе не лентяй. Это баловень, который отличается от лентяя тем, что внутри у него есть маленькое веселое солнышко. Как-то нас послали подбирать клинышек картошки за школьниками, и мы после обеда долго валялись в борозде. Я помню даже место, и рассыпающиеся куски земли, и близкий горизонт. Он удивительно глубоко входил в память. Тогда я запомнил наш первый разговор б смерти. Саша рассказывал, что есть учение, по которому души переселяются в будущих людей, и что есть способ узнать свою старую жизнь и подготовиться к следующей. Вообще, обо всех его словах я помню, что он говорил как бы то, что я уже думал, а он вот вспомнил сейчас. Ничего неожиданного - напротив, самые обычные вещи. Может быть, слишком обычные, это трудно понять. Слишком обычные. А необычным был в нем талант. Сашу можно было показывать в концерте «Резервы человеческой психики». Он учил немецкий, но в университете, к удивлению многих, переводил с английского. Мистика какая-то. Не зная английского, он довольно точно отгадывал слова английских песен. Потом однажды обнаружилось, что он читает по-польски. Я спросил его, где он этому выучился. Оказалось - нигде. У него было чудесное языковое чутье, по общим корням слов он добирался до их смысла на чужом языке. Очень острый был у него слух. Например, он стал играть на пианино, не учась, не разыгрывая гамм, - просто сел и стал играть, по слуху разыскав аккорды. Мне кажется, он даже не знал, насколько одарен, потому что во всем этом не видел ничего необычного. Саша государство не любил. Кстати, и оно его не любило. Если смотреть на него из-за паспортного стола, он был бродягой, можно проще - бичом. Он не добился житейского благополучия, школы мужества в армии не прошел, отмазавшись от нее через психдиспансер, в университете был тряпичником и вообще безобразным комсомольцем. Но и это ничего не объясняет: Сашина жизнь и смерть искупают все эти мелкие нарушения гражданского порядка. Другим нельзя, а ему было можно. Сейчас о нем много и плохо пишут. Я тоже пишу о нем много и плохо. О ком угодно можно написать хорошо, а о нем нет. О нем пишут чуточку: что он был автором гимна рок-поколения «Время колокольчиков», его имя упоминают, рассуждая о рок-поэзии. И никто не заметил, что никаким рокером он не был! Да, он кормился от рок-публики, устраивая на квартирах рискованные концерты за плату. Он был поэтом, певцом, бродягой, пророком, кем угодно, но не рокером. Его имя - событие в современной русской культуре и связано с нею, а не с роком.

У Саши почти не осталось приличных записей: все шкалит, потому что поначалу он не пел, а кричал. Саша знал, что не получит высоких оценок у высоких ценителей. Например, он сразу же поссорился с Градским, с первой и единственной встречи. Саша требовал для себя особой шкалы: не по тому, как сделаны песни, а по тому, что они сделали с вами. Искусство в его понимании - это не вышивание шелком по бархату, а грубое переплетение гражданской боли с сердечной.