Знак небес

— Этот вашему дружиннику голову со всего маху ссадил.

— Этот на копье мою матерь вздел!

— Вот он, тать поганый, что мою избу подпалил!

Кое-где и кидаться на связанных стали. В одного какая-то баба и вовсе зубами вцепилась, да прямо в шею. Насилу оторвали, но куда там — поздно. Видать, артерию перекусила — кровь не ручьем текла, а фонтаном била.

— Ну и дела, прямо чистый вампир, — склонился к уху князя воевода.

— Они у нее троих детей в полон увели, а старшенького прямо там во дворе зарубили, — вздохнул Константин. — Понять можно. Ты лучше распорядись, чтобы ее обратно к бабам отвели — пусть успокоят несчастную. Все равно с нее свидетель, как…

Звонкий женский голос перебил князя:

— Вот он, тать, валяется. Тулуп совсем новый из избы забрал!

Пожилая женщина торжествующе указывала на Грушу, лежащего на снегу.

— А теперь что скажешь, шустрый? — осведомился Константин, поворачиваясь к Спеху.

Парень только уныло вздохнул, не говоря ни слова, а женщина не унималась:

— И на меня меч поднял, да только я увернулась.

— Крут наш защитник, — восхитился воевода.

— Ты сперва думай, а потом говори, — неожиданно встряла другая, которая Грушу перевязывала.

Она неодобрительно посмотрела на обвинительницу, после чего обратилась к Константину:

— Не верь ей княже. У страха глаза, известное дело, велики.

— Да пусть подо мной Мокошь землю расступит, ежели брешу, — не сдавалась первая баба. — Как на духу говорю — еле-еле увернулась. И скалился еще, аки зверь дикой.

— Ты, княже, лучше мне поверь. Я ведь своими очами видела, как он бой приял. Ежели бы он ее ударить хотел, то она бы тут не стояла, — твердо произнесла та, что перевязывала.

— Хоть и баба, а дело говорит, — подал голос Басыня. — Не забижай Грушу, князь. Он в своей жизни отродясь не промахивался. Коли ударит, так тут только держись.

— Точно говорю, промахнулся, — стояла на своем обвинительница. — До задницы токмо и достал.

— Ранил? — поинтересовался воевода.

— Так ведь плашмя попал, — сбавила тон женщина и пожаловалась: — Все одно больно, — и тут же оживилась: — А этот, — ткнула она пальцем в Басыню, — еще и мужику моему голову с плеч снес. Я за этим извергом-то выскочила, чтоб тулуп отнять, а он уже лежит, кормилец мой, прямо у плетня и без головы.

— Голову не сносил, — смело глядя на Константина, ответил Басыня. — А то, что охолонил его малость — был грех.

— Охолонил — это как? Копьем в живот или мечом в грудь? — уточнил князь.

— Мечом, — подтвердил Басыня. — Только не в грудь, а в голову и не острием, а рукоятью.

— А дальше что было?

— Дальше я прочь поехал и ничего не видал. А и видал бы — тебе не сказал. Негоже это — на своих наговаривать. У вас и без того видоков два селища.

— А ты не наговаривай. Сейчас ведь, не забывай, твоя судьба на кону стоит. Если кровь ее мужа на тебе, то и одна из веревок твоя. Если ж нет — тогда и разговор иной, — заметил Константин.

— А ты, княже, вместо того чтобы вешать, лучше бы мне, вдовице горемычной, в холопы его отдал, — плаксивым голосом произнесла все та же баба, обвинявшая всех и вся, и похотливым глазом скользнула по связанному воину.

— Казнить — казни, княже, а так изгаляться надо мной — не дело, — возмутился Басыня. — Лучше головой в петлю, чем к карге этой старой в холопы, — и предупредил грозно: — Отдашь — сбегу, так и знай.

— А не стыдно висеть-то будет, яко тать безродный? — прищурился Константин.

— А чего? Я и есть безродный. Ваши же рязанские и осиротили, когда я еще мальцом был.

— Значит, ты поквитаться приходил? — высказал догадку князь.

— На мужиках да бабах? — хмыкнул презрительно Басыня. — Я вой, а не кат. Просто князь повелел, вот я и пошел.

— А почему же решил из дружины уйти? — подал голос воевода.

— Это мое дело, — нахмурился Басыня. — Мое и моего князя. А иных-прочих оно не касаемо. И я, княже, не баба, чтоб тебе тут в тряпицу жалобиться.

Тем временем процесс опознания завершился, и теперь все связанные воины стояли, разбитые на две неравные кучки. В той, что побольше, были преимущественно молодые дружинники, хотя изредка встречались и годами постарше. В другой же, небольшой, состоящей всего из полутора десятков человек, преобладали люди в возрасте. Молодых же было всего двое.

Схваченные в плен князья вместе с понурым попиком стояли на особицу, поодаль от всех. Правда, было их всего четверо — Гавриил Мстиславич успел и в схватке выказать свой норов. Бился он стойко и даже успел свалить одного из нападавших, прежде чем его достали мечом. И теперь здесь стоял только его меньшой брат — Иван Мстиславич.

— Ладно, после договорим, — махнул князь досадливо и сказал воеводе: — Пока я приговор им зачту, ты как следует бабу эту расспроси — что и как там было, а то я что-то не пойму с этой троицей. — И поспешил к большой кучке.