Знак небес

Не иначе как убоялись. Да и то взять — одно дело сотней на пятерых кидаться, дома поджигать беспрепятственно, мужиков безоружных рубить, похваляясь силой удара молодецкого, баб за косы в полон уводить, скот из хлева выгонять… Тут же совсем другое. Тут тебе не коровы безропотные, а матерые быки у плетня стоят. Они свои шеи покорно под мечи не подставят. Скорее, наоборот, чужую острыми рогами пропорют, да не одну.

Один хоть и подраненный, но за версту видно, что ему ныне все по плечу, захочет — гору своротит. Бывает такой день у каждого человека. Не каждый, правда, его угадывает, не каждый воспользоваться им может, а многим и вспомнить-то бывает нечего. Груше будет что. Если переживет, конечно. Другой же и вовсе, хоть и такой же летами, цел и невредим. К нему молодым бычкам лучше не подходить. Эта пара в одночасье всему стаду укорот дать может, несмотря на то что их двое. Или поболе?

И, подтверждая это, со стороны крыльца звонкий голос Спеха раздался:

— Ухожу я от тебя, княже. Не люб ты мне.

Проворный дружинник и ответа традиционного дожидаться не стал — мигом к плетню подскочил, встал рядышком со стариками. Теперь на них совсем трудно нападать. Тот же Спех хоть и не больно-то овладел наукой на мечах, но с него станется и меч в сторону откинуть, а вместо него ухватить кого-нибудь из атакующих за ногу да начать вертеть им со всей силой вкруговую — попробуй дотянись.

Один и есть у парня недостаток — молодость. С годами, конечно, она пройдет, ну а до того… Ведь не должен он был к ним становиться, пока князь не скажет, что путь ему чист и пусть идет куда хочет. Впрочем, зачем ждать, когда не бывало еще такого, чтобы князь дружинника упрашивать стал. Мол, останься, сделай милость. А если и бывало, так то одно название, что князья. Гаврила Мстиславич себя подлинным считал и на такое унижение ни в жизнь бы не пошел.

Однако странное дело приключилось. Так ничего и не ответил князь Спеху. С минуту, насупившись, разглядывал парня, будто диковинную птицу, ни разу доселе не виданную, молча развернулся и прочь поехал. И все остальные следом за ним двинулись. Хоть и на конях, а вид ровно у собак побитых.

Бывает такое — вроде победил ты, а победа отчего-то не радует. Но есть и иное — как у тех троих, что остались. Вроде и не выиграли, да и битвы-то никакой не было, а в душе праздник, и лишь одного хочется — чтобы он никогда не кончался. Хотя это тоже не совсем верно — вечный праздник имеет обыкновение очень быстро в будни превращаться.

— Твой, что ли? — толкнул Басыня Грушу.

Тот напыжился от самодовольства сладкого, нос свой здоровенный, из-за которого прозвище получил, степенно почесал и горделиво изрек:

— Знамо, мой.

— Жаль парня, — вздохнул Басыня.

— Чего это? — встревожился Груша.

— Да похожи вы здорово. Значит, и у него такой же вырастет. — А глазами на нос могучий указал.

Ох, нельзя ведь Груше смеяться — раны открыться могут, которые не вот и запеклись, но как тут удержаться, когда хочется. И пускай уже и живот болит, но остановиться мочи нет.

А Спех только улыбался. Коли дядька Груша на дядьку Басыню не обиделся за шутку насчет носа, то ему вроде бы тоже не след, однако все-таки шибко громко над этим лучше не смеяться. К тому же спроси кто у парня: «Хотел бы ты вдвое больше нос иметь, чем тот, что у Груши, а к нему в придачу вдвое больше умения получить, чем у наставника твоего?» — он бы знал, что ответить. Ни минуты бы не мешкал, ни мгновения единого. За то, чтобы так с мечом обращаться, как его старый односельчанин, пускай хоть втрое больше нос вырастет, не жалко.

Но вдвое больше умения ему не надо. Ему бы так, как дядька Груша, научиться, а больше… Это ж все одно что звезду возжелать, коя на самом деле шляпка от золотого гвоздика. Ими ангелы небо прибили. Одному гвоздик дай, другому вытащи, а там и небо само рухнет. Так что несбыточного желать нельзя. Не бывает умения выше Грушиного-то.

Вот так они и смеялись, друг на дружку поглядывая. На самом-то деле смотреть им совсем в другую сторону надо было, на дорогу проселочную, по которой всадники чужие замелькали, но где там — веселились все трое, словно дети малые, ничего вокруг не замечая.

— Кто такие? — раздался вдруг совсем рядом властный голос.

Тут-то они и очнулись, посмотрели изумленно на вопрошающего и дружно, в один голос, с улыбкой — веселье-то не прошло еще — ответили:

— Черниговцы.

— Взять, — последовала команда.

И как-то очень уж шустро их скрутили. В иное время не один бы полег, а тут все трое и мечей достать не успели. Один Спех малость поворочался, пару раз засветил кому-то промеж глаз, но и того чуть погодя ловкой подножкой на землю сбили. Видать, правду говорят, что смех расслабляет, на добро настраивает, а в ратном деле злость надобна.

Связав же, потащили всех троих на околицу. А там уж и прочие дружинники в рядок стоят, накрепко веревками скрученные, — и из их дружины, и из прочих, что в лихом набеге участвовали. Не все, конечно, кто нерасторопен оказался.

«Не зря луна кровью отсвечивала, — мелькнуло в голове у Груши. — Ох не зря».