ЗНАК ВОПРОСА 1994 № 04

Ясно, что гипотеза о Соловье-вятиче предполагает отход от тривиального понимания этого персонажа как разбойничьего атамана. Оправдан ли такой шаг? Г. Пясецкий и В. Никольский в «Исторических очерках города Карачева» приводили следующий резон: «Победа над простым атаманом шайки не подняла бы так Ильи Муромца в глазах могучих богатырей князя Владимира и не снискала бы ему столько почета и удивления в первопрестольном Киеве. Другое дело, когда Илье Муромцу удалось доставить пленником на великокняжеский двор племенного князя вятичей, обладавшего недоступными лесами! Тогда вполне понятными становятся заслуги богатыря и восторги киевского князя, пожелавшего потешиться над униженным соперником своего могущества». Соображения, в общем-то, разумные; однако следует учесть, что «мера вещей» в эпосе не всегда совпадает с реальной историей, а Соловей-разбойник как раз и наделен эпической, немыслимой для реального человека мощью.

Куда более существенно в данном случае другое обстоятельство, также отмеченное исследователями. Дело в том, что типичных для разбойника действий Соловей не совершает. Говоря словами академика Б. А. Рыбакова, «Соловей — не обычный разбойник на большой дороге, который живет за счет проезжих торговых караванов, наоборот, он — жестокий и неразумный домосед, владелец земли, не позволяющий ездить через его леса». Специфичность поведения Соловья-разбойника ярче всего проступает на фоне другого былинного сюжета — о встрече Ильи Муромца с шайкой разбойников-станичников, которые, как и положено «настоящим» разбойникам, хотели его ограбить, но получили надлежащий отпор. Деятельность Соловья являлась разбоем скорее в общегосударственном, нежели криминальном смысле, так что искать в ней отголоски политических баталий Древней Руси вполне оправданно.

Вместе с тем сказанное не означает, что можно опять свести фигуру Соловья-разбойника к исторической конкретике и видеть в нем «племенного князя вятичей» или какое-то другое, столь же определенное лицо. Оговорка, что это образ собирательный, символический, тоже будет недостаточной. Надо трезво оценивать пределы, до которых вообще возможно его постижение с помощью реально-исторического анализа. Этот анализ позволяет нам понять лесной образ жизни Соловья, реальную мотивацию его разбоя, привязанность его действий к определенному региону — вот, пожалуй, и все. Образ же как целое, его яркая необычность остаются при этом неразъясненными, и даже добавление в будущем новых штрихов к исторической характеристике Соловья-разбойника вряд ли кардинально изменит ситуацию.

Давно пора уже признать, что стремление «видеть в нем только человека» (тезис А. А. Потебни) по сути своей ошибочно, ибо человек, конечно, может и залезать на деревья, и сильно свистеть, и носить прозвище Соловей, но чтобы все это случайно совпало в одном человеческом образе — маловероятно. В фигуре Соловья-разбойника подобные черты объединила глубокая внутренняя связь, идущая от представления о его птичьей натуре. Недаром же некоторые исполнители былины добавляли к традиционным атрибутам Соловья то крылья, то способность летать, а иные прямо называли его птицей. Не случайны и соответствующие деформации образа в прозаических пересказах сюжета.

Существует, правда, еще одна точка зрения: во всем «виновато» имя персонажа. Дескать, изначально в былине шла речь о человеке по прозвищу Соловей, но потом его имя было воспринято как нарицательное, и постепенно народная фантазия приписала разбойнику смертоносный свист и другие свойства чудовищной птицы. Это мнение кочует по страницам научных работ давно, однако так и не обросло аргументами и наблюдениями, которые бы подтверждали, что нечто подобное действительно могло иметь место. Напротив, легко привести факт, ставящий эту гипотезу под сомнение. В эпосе ведь у Соловья-разбойника есть тезка — заморский жених Соловей Будимирович, которому посвящена отдельная былина. И он, несмотря на имя, никаких птичьих черт не приобрел, хотя времени у него для этого тоже было предостаточно (сложение былины о Соловье Будимировиче относят обычно к середине XI века).

Нет, не удается «растворить» фантастику образа Соловья-разбойника в реалиях древнерусской жизни. Исторический комментарий помог нам вскрыть только верхние, самые близкие к нам по времени слои этого образа, а под ними обнаруживаются более древние и куда менее ясные.

МИФ?

Как много значит в науке обыкновенная наблюдательность!..

В конце XIX века В. Ф. Миллер, будущий академик, обратил внимание на деталь, мимо которой проходили ученые как до, так и после него. Курьезно, но и сам Миллер, увлекшись позднее изучением исторической основы былин, в том числе и былины о Соловье-разбойнике, к своему наблюдению уже не возвращался. А жаль. Оно способно стать тем кончиком нити, потянув за который, можно постепенно распутать если и не весь клубок загадок образа Соловья, то, во всяком случае, его немалую часть.