Мирталу поразило состояние Филиппа, его неожиданная реакция на обычную, казалось, картину художника: лицо отрешённое, будто он есть тот самый воин. Филипп действительно на миг почувствовал себя Аресом, яростным богом войны, для которого нет ничего приятнее кровавого сражения, губительной бойни и смертоубийства. Миртале стало не по себе, она сделала усилие, оставаясь спокойной к происходящему. Полупрозрачное покрывало невесты способствовало сокрытию её действительных чувств.
Каждое дарственное подношение и речь поздравителя заканчивались пением труб и рукоплесканиями присутствующих. Симпосиарх Сфенипп предлагал тост, после которого все дружно пили вино. Наконец, к трону вышел посол персидского царя Мардохай. Греки не зря прозвали его «Толстый», но даже такой клички было недостаточно, чтобы правильно обозначить его телесное состояние. На оплывшем лице просматривались щёлки глаз и маленькие ноздри. Подбородок, складками закрывавший толстую шею, переходил в рыхлую грудь, откуда сразу начинался живот, огромный, как бурдюк с вином. Когда перс передвигался, тело его колыхалось, словно морские волны в непогоду, доставляя ему массу житейских неудобств. И никакие ухищрения в одеянии, расшитом золотыми нитями, не скрывали его чудовищную полноту Мардохая.
Речь персидского посланника оказалась сложной из-за восточной витиеватости слога, полная иносказаний и сравнений. Она сразу не воспринималась на слух и на веру – надо было додумывать, соображать, что имел в виду Мардохай, когда произносил те или иные слова. Поэтому рядом с царём оказался советник Хабрий, чтобы давать пояснения. Пока Мардохай, потея и сопя от усердия, выдавливал осторожные слова – он говорил по-гречески, – Хабрий успевал прошептать на ухо Филиппу немало полезных сведений. Царь слушал со вниманием и того и другого, изображая на лице добрую улыбку человека, невероятно заинтересованного в дружбе с Персией. Это подкупило Мардохая, поскольку он первым делом заверил македонского царя в любви царя Артаксеркса, передав Филиппу пожелания тысячи лет жизни. Сказал, что персидский царь, зная пристрастие Филиппа к коням, дарит бесценную беговую колесницу и четырех коней, молодых и резвых, каких только можно было найти на просторах огромной Персидской державы. Ценный подарок не мог оставить Филиппа равнодушным: он улыбнулся, давая понять Мардохаю, что готов слушать его бесконечно…
Мардохай знал, что каждый грек помнил об унижении Греции, как о собственном позоре, когда армия Ксеркса захватила Афины, и были порушены греческие святыни. Но потом были Марафон и Саламин, Платеи и Микале – великие сражения, позорные для персов. Сейчас, говоря о дружбе Персии с Македонией, Мардохай не мог в открытую говорить, что помыслы его царя были направлены на покорение Греции, но руками Спарты, Фив или Македонии. Для этого у Артаксеркса были припасены значительные запасы золота, лести, интриг. А это такая мощь, которая, по мнению царя персов, обязательно сломит единение греков!
Мардохай говорил заготовленную речь, пытаясь не отступиться от неё и не навредить себе и Персии:
– Мой царь Артаксеркс, да будет блестящим его царствование на тысячу лет, преисполненный правдивости и святости во всех своих поступках, желает мира твоему дому и счастья твоей семье! Пусть в царствование твоё не умирают в Македонии люди и животные, не увядают растения, в воде и плодах не будет недостатка, пусть на полях зреют богатые урожаи, на равнинах пасутся тучные стада, и повсеместно господствует мир и покой. Пусть будет так всегда в Македонии, и пусть будет так во все время царствования моего царя Артаксеркса в Персии!
Мардохай говорил ещё долго, а когда закончил, довольный собой, вернулся на своё место, отдуваясь и тяжело дыша.
Пиршество