Знаменитость

Только ближе к вечеру Алеша немного протрезвел. И первую половину ночи он лежал на матрасе. Тоже на кухне, только ближе к входу, завернувшись в одеяло. Время от времени до меня доносился звонкий и отчетливый стук его зубов.

– Нет, Алеша, – сказал я ему. – Никакого алкоголя тебе не будет. Если хочешь – сделаю горячего чаю с лимоном. Может немного полегчает. Хочешь?

Он кивнул и в изнеможении опустился на пол, опершись спиной на ножку стола. Я включил свет, нагрел чайник. Долго исследовал Машин холодильник в поисках лимона.

– Уж простите, маэстро, лимона не имеется. Попробуй так. Я сахару побольше положил, – дал я певцу кружку с горячим питьем.

Тот принял ее худой, трясущейся рукой и через силу сделал несколько глотков.

– Слава богу, что я не наркоман – говорят у них ломка еще хуже, чем у нас похмелье, – грустно пошутил Алеша.

Я только поморщился. Честно говоря, я все еще ждал – не надумает ли этот парень извиниться, после всего, что он наговорил мне тогда. Но таких попыток за Алешей не водилось. Хотя могло быть, что он просто не помнил. Наверное, тайком добрался до телефона в диспетчерской или на проходной таксопарка. Наговорил всякой ереси, вертевшейся в осатанелой от спирта голове, прежде, чем окончательно свалиться.

– Ты не знаешь, как это бывает, когда выламываешься из запоя, – сжал губы Алеша, возвращая мне пустую кружку. – Весь ливер трясется…

И он принялся вполголоса описывать. Как тело корежит дрожью. А под ложечкой все стиснуто какой-то злой силой. Но это можно вытерпеть, если бы не страх. Страх того, что натворил вчера. И позавчера. Причем половину не помнишь. И от этого страх только сильнее. Потому что даже по ошметкам воспоминаний, которые хлещут бумерангом, ясно: то, что не помнишь – будет только хуже. Хотя хуже и так уже некуда… И хоть бы день совсем не наступал, чтобы не пришлось снова начинать жить после всего этого!

И ты лежишь в темноте, пытаясь отогнать летящие в тебя из собственной памяти грязные брызги позора. Но даже если удается на минуту отвлечься от вчерашнего дерьма, легче не становится. Потому что и вся остальная память не лучше. В ней женщины, чью любовь ты испохабил и задушил собственными руками. Друзья, которых ты забросил, и не явился даже на похороны. Всем, кого сам любил – ты уже успел безнадежно нагадить. И больше никто в мире не взглянет, как ты лежишь в грязи, и не выручит.

И темнота вокруг сгущается, и подрагивает, словно сжижаясь. И ты понимаешь, что вот сейчас из этой темноты возникнет что-то такое, что накажет тебя за все, что натворил. Потому что ты много раз оставался безнаказанным, но уж в этот раз тебя точно ждет заслуженный ужас. Ты отрываешь мокрый затылок от влажной подушки. И начинаешь из последних сил всматриваться в сгусток темноты впереди. Есть там что, или просто мерещится? И ты уже начинаешь верить, что просто померещилось, когда темнота вдруг, как шевельнется!

Вскрикиваешь, и просыпаешься. Оказывается, это был сон. Короткий: на минуту, или на пятнадцать минут. И после него становится еще хуже. Мутная пытка памятью начинается снова. А под ложечкой тянет еще сильнее. И ты переворачиваешься на бок и сучишь коленками, стискивая зубы до хруста.

И ведь как-то надо пережить эту невыносимую ночь. А она вся еще впереди.

– Вроде и правда, чуть полегче становится, – оценил Алеша, глядя на донышко пустой чайной кружки. – Сколько я еще выдержу? Когда умру вот так? В следующий раз? Или через год? Как считаешь? – спросил он.

Я ничего не ответил. Только пожал плечами. И подумал, что просто не надо загонять себя в такие состояния. И он сам во всем виноват. Но говорить это вслух было глупо. Вместо этого просто налил вторую кружку чаю.

– Какое счастье, когда есть кто-то, с кем можно поговорить в такую ночь, – опять улыбнулся Алеша, глядя на меня – как будто я с ним действительно говорил. – Это настоящее спасение…

– Ты попробуй голову за окно высунуть, и подержать, – наконец придумал я. – Там дождь и свежий ветер. Освежит тебя, может еще немного легче станет. А то завтра мы уезжаем в Одессу. Тебе надо хотя бы до поезда нормально добраться.

– Какая Одесса!? – перепугался Алеша. – Меня еще неделю плющить будет, пока в себя приду. Я эти дела знаю…

– В поезде на полке поваляешься день-два – успеешь в себя прийти. Старкова так считает. Всяко лучше, чем здесь чертей по углам ведрами ловить. Сначала в поезде, под стук колес. А потом в Одессе. Рудик обещал море – двадцать четыре градуса…

Минут через десять действие горячего чаю закончилось, и Алеше стало хуже. Он на четвереньках пополз обратно на свой матрас, посверкивая тощими и дрябыми ляжками. Со стоном завалился на него и начал закутываться в теплое одеяло, накручивая его на себя в несколько слоев.

– Погаси свет, Сережа! – простонал он. – Завтра начну себя по кусочкам обратно собирать… Но ведь до завтра надо же еще как-то дожить…

15

На перроне