Знание-сила, 1997 № 03 (837)

* Окончание. Начало в номерах 1—2 за этот год.

И. Ерменев. «Поющие слепцы».

Записки Е. Г. Киселевой мы до сих пор, если вы заметили, цитировали в соответствии с оригиналом, как написано. Когда отрывки публиковались в «Новом мире», текст привели в соответствие с литературной нормой. Теперь можете сравнить оригинал и его правленный вариант.

Я уверена, что литературная правка лишила текст тона, ритма, энергии, неких его «аввакумовских качеств» и смачности, которые как раз и соблазнили публикаторов. Оригиналы явно и звучат, и смотрятся органичнее. В общем, что- то «не так» с этой правкой... Именно это ощущение заставляло сначала переписывать, а потом цитировать «как написано». Отчего — разобраться сразу было трудно, будто бы «неведомая сила» заставляла. Эта «неведомая сила» — ощущение непереводимости на нормальный литературный. Получается, что отношения между пишущим и редактором (как, впрочем, и «культурным читателем») — отношения непонимания.

Это непонимание можно сравнить с непониманием идиомы иностранного языка. Знак, продукт культуры, идиоматичен. Он свидетельствует о принадлежности определенной системе культуры. В отличие от прозрачного свободного слова, переосмысленное и крепко связанное с другими словами слово идиомы описывает мир в образе, источники и мотивы которого никогда не ясны.

Но публикатор просто не может себе позволить опубликовать исходный текст в его «естественном состоянии». В тело Редактора встроена норма, которую нарушить нельзя. Предпринятая нами попытка опубликовать образец «наивного письма» в соответствии с оригиналом — одна из первых.

Редактор исправляет «неправильное» на «правильное» — это чаще всего имеется в виду в подобной ситуации. Но можно рассмотреть встречу редактора с «наивным письмом» как встречу двух «социально-идеологических языков» (. М. Бахтин) или «социолектов» (Р. Барт). Один — язык низшего класса, представленного в наивных текстах, другой — язык культурных людей, свободно владеющих нормализованным русским литературным языком. Первых и вторых разделяет не просто разная степень овладения нормативным языком. Они принадлежат к разным социальным группам, а значит, живут в разных социокультурных пространствах, в каждом из которых действуют свои ценности, нормы, критерии, находящиеся в коллективном пользовании. Это пространства «интеллигенции» и «массы». Язык интеллигенции — господствующий.

И. Ерменев. «Благоденствие России». (Аллегория)

Ненормативность наивного текста (от орфографических особенностей до стиля) заранее лишает его признаков литературности и оставляет человеческий документ за пределами Письма как института культуры. Да и человека, который неправильно пишет, легко задвигают за пределы общества. Кстати, мнение, что живущие так, как жила Е. Г. Киселева, как бы и не люди вовсе, не так уж редко. Взрослый интеллектуал не позволит себе заявить подобное с трибуны, это противоречило бы его гуманистическим устремлениям. Зато так легко говорят студенты, если судить по моему собственному педагогическому опыту.

Однако есть ли связь между чисто языковой нормой (например, нормой правописания) и культурным, социальным запретом?

Удовольствие и отвращение

В научном или литературном сообществе цитирование наивных текстов обычно вызывает смех: то громкий, открытый, низовой, как реакция физиологическая, а то так, тихий смешок. Смех предшествует высказыванию, обсуждению. При всей простоте проявления смех — реакция сложная. Попробуем разобраться в его составляющих.

Первая — «животное удовольствие». быть может, оно порождено впечатлением, что тексты отвечают эстетике постмодернизма: не дифференцированность, какое-то самоосуществление текста, который вроде бы не претендует на то, чтобы что-либо значить. Что еще? Карнавализация, разрушение всякой иерархии. Все предметы на равных, никакой инакости нет, нет перегородок между землей и небом, жизнью и смертью, имманентным и трансцендентным. Вот и в записках Е. Г. Киселевой все на равных: что Великая Отечественная война, что какая-нибудь драка за территорию двора, кусок улицы или коммунальной квартиры, дележка тесного жизненного пространства, установление балансов власти на микроуровне. Читатель получает удовольствие от того, что привычные определения и категории неприменимы. Странно и смешно говорить о сломе или предательстве идеалов, о конфликте поколений, об утрате целей и гибели ценностей. Здесь невозможны никакие объяснения бытия, соотносящиеся с метафизическими началами Истории, Прогресса, Человека. Это все слова «из другой оперы».