Знание-сила, 1999 № 09-10 (867,868)

Думаю, что это единственное возможное объяснение того факта, что именно Пересвет оказался столь тесно связан исторической традицией с преподобным Сергием, а ратный подвиг брянского боярина приобрел поистине эпические размеры. Такое объяснение делает понятными и колебания редакторов повествования о Куликовской битве между «иноком», «чернецом» и «боярином», поскольку, следуя логике, кого как не инока своей обители Сергий мог послать к великому князю? И кто, как не инок, мог совершить действительно эпический подвиг освобождения Русской земли, причем не от простого ордынца, а вообще от «басурманина»?

Здесь мы подходим к решению последней загадки Пересвета – к его единоборству, о котором нам известно только по «Сказанию о Мамаевом побоище».

* * *

Уже в краткой «Летописной повести» перечислены народы войска Мамая, участвовавшие в походе, – «татары» и «половцы», к которым присоединены наемники из «фрязей, черкасов и ясов». Пространная повесть прибавляет к ним «бессерменов, арменов и буртасов», именуя само войско то «татарским», то «половецким», но обычно здесь нет «печенегов».

Между тем основным населением Золотой Орды и главной силой ее войска были не татары, а половцы, населявшие южнорусские степи до прихода монголов. Об этом часто забывают даже историки, полагая, что половцы были уничтожены татаро-монголами. На самом деле, они не только остались, но очень скоро ассимилировали остатки своих завоевателей: уже к концу XIII века официальным языком Золотой Орды стал половецкий (тюркский) язык. Как сейчас выясняется, основная масса половцев до прихода монголов была христианской, и она осталась такой даже после того, как государственной религией ордынцев стал ислам. Если имя несет в себе определенную вероисповедную информацию, то Мамай был половцем и происходил из христианской семьи: его правильное имя – Маммий – есть в православных святцах. Вот почему не анахронизмом, а точным отражением исторической действительности следует считать сообщение «Сказания», что московский князь, отправляя разведчиков, послал с ними толмачей, знающих «язык половецкий».

Автор «Сказания» использовал тот хронологический пласт русских летописных сводов, где находятся упоминания о единоборствах, – Мстислава с касожским князем Редедею и безымянного юноши-кожемяки с печенегом. Последний выходит из полков печенежских «превелик зело и страшен». Именно так рисует противника Пересвета и «Сказание»: «…выеде злой печенег… подобен бо древнему Голиаду: пяти сажен высота его, а трех сажен ширина его». Когда юноша-кожемяка «удави печенега», то «воскликоша русь», бросившись на врагов. То же самое происходит и при поединке Пересвета с «печенегом» на поле Куликовом.

Параллели, сходные имена и сравнения приоткрывают нам ассоциации, о которых средневековый автор заботился больше, чем об исторической достоверности.

На территории Старо-Симонова монастыря в Москве есть склеп, в котором, по преданию, похоронены оба брата. В.Л. Егоров, исследовавший его, доказал безусловную невозможность его принадлежности братьям. Андрей Ослеби не погиб в сражении.

Однако реален ли поединок?

Насколько мне известно, этот сюжет «Сказания» никто из исследователей не подвергал сомнению, называя «традиционным», хотя на протяжении долгой военной истории Руси наши летописи не знают ни одного случая поединка перед битвой, кроме тех, что мы находим в «Повести временных лет», – кожемяки с печенегом и Мстислава с Редедей, одинаково принадлежащих литературе.

Только человек, далекий от реальности, может предположить, что войско, подогреваемое еще с вечера к предстоящему сражению, разгоняющееся, чтобы как можно сильнее обрушиться на стремящегося к нему противника, может вдруг остановиться в двух десятках шагов от врага и спокойно ожидать сначала вызова поединщиков, затем их приготовления к бою и, наконец, исхода самой схватки. Но дело даже не в этом. Восточные хроники и европейские путешественники, оставившие записки о монголах и ордынцах, согласно показывают: не только поединки, но и какое бы то ни было индивидуальное проявление в бою было у тех и других категорически запрещено. На войско противника обрушивался стремительный удар конной лавы, предваряемый дождем стрел, а если натиск был остановлен, лава откатывалась, перестраивалась и повторяла атаку. Особенно строго ордынские военачальники следили, чтобы никто не разрывал строя и не вырывался из него. Виновных, пусть даже показавших чудеса доблести, ожидала смертная казнь. Дисциплина, превращавшая людей в «колесики и винтики» единого механизма, была куда важнее, чем случайный успех.