Знание-сила, 2001 №03

Но философия немыслима и без истин ясных, коренящихся в осознании отделенности микро- и макрокосмов и сообщающих мышлению индивидуальность. Не надо удивляться тому, что Ньютон с Гуком вели гнуснейший спор о том, кто же из них на самом деле открыл закон всемирного тяготения. А уж в какие тяжкие пускались прочие ученые (в том числе и самые крупные) в спорах о приоритетах, и говорить не приходится (отметим, что еврейский закон требует непременно при цитировании указывать имя того, кто открыл или сообщил истину).

И вот за первым специфически философским усилием, нацеленным на истину ясную, следует появление мировых религий. Не наоборот, как пишет Мераб Мамардашвили, ведь мы привыкли к прогрессисте кой концепции, в которой философия высвобождается из-под пут религии. Буквально о том же пишет раввин Ддин Штейнзальц в своем рассказе об Аврааме. Считается, что Авраам был провозвестником монотеизма, что он принес людям веру в единого Бога… Согласно Танаху, вера в единого Бога не была во времена Авраама чем-то совершенно новым и не явилась следствием эволюции религиозной мысли. Монотеизм – это не высшая стадия процесса развития, следующая за политеизмом. Сперва возникает представление о всеобщей сущности, потому что человек еще не может определить специфическое… Авраам был не новатором, но ультраконсерватором, как бы принадлежащим к некоему культу далекого прошлого».

Специфическое интеллектуальное усилие, совершенное Авраамом, состояло в разбиении прежде однородного мира. Это усилие навсегда определит специфику еврейской мысли, нацеленную на разделение сущностей. Мистическая традиция, ищущая в первую очередь аналогий и ассоциаций, генератор истин «глубоких», появляется в иудаизме позже. Каббала, самими еврейскими мистиками связываемая с именем рабби Шимона Бар И охая, – продукт значительно более позднего духовного творчества. Греческая мысль, вечный оппонент еврейской интеллектуальной традиции, развивалась в обратном направлении, начавшись с мистики элевсинских мистерий и пифагорейства, эволюционируя от Платона к Аристотелю.

Наступали времена расцвета и упадка мистики, но такого, как сегодня, наступления мистического не было никогда. Огромная опасность состоит в обманчивой легкости приобщения к истине глубокой через единоразовое мистическое усилие. Адепты истины ясной издавна объяснили незадачливому греческому царю, что царских путей в геометрию нет, и честность ответа вызывает во мне куда большие симпатии, чем обещания ускоренного восхождения в рай мистических откровений.

Еще одна опасность, таящаяся в поклонении одной лишь истине глубокой и пренебрежении истиной ясной, состоит в том, что мистическое мышление склонно к созданию иерахий. Иерархия миров, обозреваемых мистиком, с нехорошей неизбежностью приводит его к классификации космосов на «высшие» и «низшие». Толстой замечает, что Пьер Бсзухов после приобщения масонских тайн немедля ощутил убогость и скудность всех прочих отсеков человеческого знания. Высокомерие по отношению к истине ясной и потому низкой – тягчайший грех припадающего на мистическую ногу мышления.

Этос современой науки – библейский; как писал Карл Ясперс, «Этос библейской религии требует истинности любой ценой. Требуемая Богом истинность заставляет видеть в познании не игру, не благородное занятие для досуга, а серьезное дело, профессию, являющую собой самое важное для человека». А поскольку все в этом мире сотворено Всевышним, то нет предметов маловажных и недостойных изучения. Потому-то Талмуд так дотошно и въедливо копается в вещах порой уж совсем малозначимых. В этом пафосе искания ясной истины в малом содержится серьезнейшее противотуманное средство, уравновешивающее в еврейской мысли жажду трансцендентного. Настоящее несчастье современности состоит в том, что люди, по долгу службы ведаюшие проблемами духа, с готовностью уступили изучение мира низшего науке, а ученые утратили вкус к истинно мистическому.

Лучше всего сложившееся положение вещей иллюстрирует чудный анекдот, рассказанный крупным американским химиком Полем Абрагамом. В зоопарке у загона с бегемотом раскрасневшаяся от напряжения посетительница тычет в животное зонтиком и спрашивает служителя: «Скажите, это самец или самка?» Служитель задумывается и отвечает: «Вы знаете, сударыня, этот вопрос, по-моему, может интересовать только самца гиппопотама, а он знает». Анекдот этот рассказан Абрагамом вот к чему: современный ученый и без философского трепа знает свой метод, и без философских протезов успешно ищет и находит истину. На самом же деле, история эта еще и лишняя иллюстрация утраты жажды, тяги ученых к последним вопросам устроения мира.