Знание-сила, 2007 № 04 (958)

Впрочем, дальше Михаил Васильевич обнаруживает и ту прагматичность, которая немало напугала Шувалова, понимавшего, в какой ханжеский век они живут. Например, он требует «устранить браки между лицами несоответствующих лет», отменить «насильное» супружество (брак по принуждению. — Авт.), отменить закон, запрещающий жениться более трех раз, запретить мирянам принятие монашества до 45 — 50 лет.

То же и в вопросе о «сохранении рожденных»: с одной стороны бороться с болезнями новорожденных, организовывать надлежащую медицинскую помощь, учредить «богадельные дома для невозбранного приема зазорных (внебрачных. — Авт.) детей.» А с другой — снова — нарушение прав личности, например — бороться с невоздержанностью русского народа. Это по поводу пьянства.

Ломоносов и церковь не побоялся задеть. Он предлагает не только отменить вредный обычай крестить младенцев «в воде самой холодной, иногда и со льдом», но и доказывает необходимость перенести Великий пост, который приходится на самое нездоровое время года, и учесть жестокую природу севера.

«Я к вам обращаюсь, великие учители и расположители постов и праздников.., что вы в то время о нас думали, когда святой Великий пост поставили в сие время? .Вы скажете: «Располагая посты и праздники, жили мы в Греции и в Земле обетованной; святую четыредесятницу тогда содержать установили, когда у нас полным сиянием вешнего солнца земное богатое недро отверзается, произращает здоровыми соками наполненную молодую зелень, . поспевают ранние плоды в пищу, .в лекарство служащие...»

Представляю себе, с каким выражением лица читал это Шувалов. Мало он, что ли, из-за этого «неудобоносимого профессора», этого насмешника превеликого с Великим Синодом цапался, так еще и такое!

Однако же — и это исторический факт — Шувалов все-таки показал трактат «О сохранении и размножении российского народа» сначала канцлеру Михаилу Воронцову, а потом и самой императрице Елизавете.

Воронцову он даже прочел текст сам. Выслушав, канцлер сказал:

— Мой тебе совет, Иван Иванович, хотя и писано сие языком отменным и все писанное, по разумению моему, правда, спрячь-ка ты его от греха подалее и государыне не показывай.

Сам Шувалов позже вспоминал, что после визита к канцлеру подумал: не показать ли ломоносовское писание еще и Петру Шувалову, своему родственнику, человеку деятельному, прагматику и реалисту, фактическому министру внутренних дел при дворе Елизаветы Петровны.

«Хотя бы некоторые меры на пользу отечеству из оного трактата взять, — рассуждал Шувалов. — Ведь и Петр Иванович не раз об «убыли населения» весьма сокрушался».

«Переставая говорить о потере российского народа болезнями, несчастиями и убивствами, должно упомянуть о живых покойниках. С пограничных мест уходят люди в чужие государства ...и тем лишается подданных российская корона (...). Побеги бывают более от отягощений крестьянам и от солдатских наборов...» — пишет Ломоносов.

А Петр Шувалов, хоть и «сокрушался», да вопрос решил по-своему. Он под «убылью» понимал беглых, которых особенно много стало в конце царствования Елизаветы. И чтобы этот поток остановить, распорядился выставить на границах форпосты. По поводу этих «форпостов» Ломоносов не раз уж прохаживался острым словцом — вот, мол, его сиятельство, «государственный муж превеликих достоинств, граф Шувалов от наводнения зонтик наставил».

«Силой народа не удержишь, — говорил Ломоносов. — Причину убыли за границу населения российского искать надобно в непосильной для него тяготе».

В общем, никому больше не стал показывать трактат Иван Иванович, а, улучив момент, подсунул-таки его под светлые очи Елизаветы Петровны. Иными словами, документ был- таки «представлен», этому есть доказательство: в государственных документах сохранилась запись.

Правда — «представлен» отнюдь не означает «прочтен».

Сцена могла выглядеть, например, так.

Елизавета Петровна, одетая в светлое утреннее платье, непричесанная, но тщательно набеленная и нарумяненная, приняла его в туалетной комнате, у зеркала, изображая, будто только сюда присела. Елизавета болела; она сильно изменилась, постарела, но не желала с этим мириться и всеми способами пыталась доказать окружающим, и прежде всех — своему любимому, блещущему молодостью и красотой Шувалову, что она и сама по- прежнему свежа и молода.

Шувалов вошел, поклонившись, как обычно, поцеловал в шею. Оба встретились глазами в зеркале: в нем Елизавета была все еще хороша. Шувалов сказал комплимент. Но Елизавета чуть нахмурилась. Она заметила в его руке какой-то документ: теперь он все чаще стал приходить по утрам с разными государственными бумагами, прошениями и прочее. Прежде, бывало, пока ее причесывали, он всякие новости ей пересказывал, смешил ее. А теперь все больше серьезное торопится доложить, будто не успеть опасается. Но, любуясь на себя в зеркало, Елизавета Петровна все же кротко поинтересовалась — что у него на сей раз. Шувалов отвечал — трактат академика Ломоносова о сохранении российского народа, весьма дельный.