В Институт физпроблем я пришла работать — заведующей библиотекой — еще в начале 1947 года. В то время Петр Леонидович уже был в опале, жил безвыездно на даче, на Николиной горе. Вместо него директором ИФП назначили А.П. Александрова. Бывшая заведующая библиотекой института уезжала на «Объект», и я поступила на ее место — по совету Марии Николаевны Харитон, жены Ю.Б. Харитона. Мария Николаевна, преподававшая английский язык аспирантам ИФП, рекомендовала меня А.П. Александрову. С семейством Харитонов мы были дружны еще со времени эвакуации в Казань, и Мария Николаевна знала о моем желании найти подходящую работу.
В библиотеке ИФП работала я вполне успешно, получая повышения в зарплате, благодарности, грамоты и даже звание младшего научного сотрудника, что было необычно для библиотечных работников. Так продолжалось более пяти лет, когда однажды, весной 1952 года, я получила повестку с требованием явиться в отдел кадров АН СССР.
Когда я пришла, заведующий отделом кадров (по фамилии Яковенко) попросил войти, а сам вышел, сказав, что скоро вернется. Я осталась одна, и тут в кабинет вошли два незнакомых мне человека. Не представившись, они предложили мне стул, а сами устроились напротив.
Я насторожилась. Старший из них спросил мою фамилию. Удивленная, я ответила, что они должны знать ее, раз меня вызывали. Тут же мелькнула догадка, перешедшая в уверенность, что меня хотят завербовать — в «осведомители», «сексоты», или попросту в «стукачи». Ни в коем случае, решила я!
Они стали просить меня о какой-то «помощи». Я же делала вид, что не понимаю, чем могу им помочь.
Никакого страха у меня не было. И не то, чтобы это чувство мне было незнакомо. В полной мере я его испытала в начале войны, когда эшелон, в котором мы эвакуировались из Ленинграда, остановился на станции Мга, забитой поездами. Вспыхнула осветительная ракета, и все стали ожидать бомбежки. Тогда-то, перед лицом неминуемой, казалось, гибели, ноги стали ватными, во рту пересохло, и мысли спутались. Неожиданно наш поезд тронулся. А через полчаса от станции Мга остались одни руины.
Но теперь, много лет спустя, перед лицом двух «товарищей» из КГБ, никакого страха я не испытывала. Может быть, потому, что приняла единственное возможное для меня решение: ни в коем случае не соглашаться на их предложения.
Старший из двух начал с вопроса, возмутившего меня. Он спросил, зачем прошлым летом я ездила на машине на Рижское взморье с Е.М. Лифшицем, и знал ли мой муж об этом. Несмотря на мое внутреннее возмущение от такой бестактности, я спокойно объяснила, что ехала на дачу к А.И. Шальникову, где собиралась провести две недели с его дочерью Наташей[* Воспоминания Н.А. Тихомировой (Шальниковой) редакция предполагает опубликовать в следующем номере журнала.], а Лифшиц присоединился к нам, чтобы снять дачу для своего семейства. И конечно, мой муж знал об этом. Я никогда ничего от него не скрывала.
Все это было правдой. К этому времени мой брак с мужем фактически распался, хотя мы и оставались друзьями. А с Е.М. Лифшицем у нас уже несколько лет было то, что называется «романом», волею судьбы перешедшим позже в законный брак (хотя я предпочла бы лучшее слово, не имеющее двойного смысла). Наше обоюдное счастье продолжалось 37 лет.
Но все это не касалось моих не в меру компетентных собеседников. Их бесцеремонное вмешательство в мою личную жизнь лишь усилило решимость быть твердой в дальнейшей беседе.
Поняв, что их тайное оружие не сработало, они просто стали тупо повторять, что я им должна «помочь». А я столь же неустанно допытывалась, в чем же именно я могу им помочь. Это препирательство продолжалось около часа. Наконец, мне надоело, и я, схватившись за голову, сказала им, что догадалась. Они оба рванулись ко мне с вопросом, о чем я догадалась. Но я на это ответила с какой-то даже кокетливой улыбкой, что раз они не хотят мне объяснить, чего от меня ждут, то и я не скажу им, о чем я догадалась.
Раздосадованный старший пригрозил, что если я не соглашусь им «помочь», то (цитата) «будет плохо мне, моему мужу и моим детям».
Но я была непреклонна. Я, видимо, уже ожидала какой-то угрозы и была готова бороться. Были лишь азарт борьбы и почему-то уверенность в моей победе.
Тогда старший, хлопнув дверью, ушел, оставив меня с младшим. После еще нескольких угроз тот, наконец, протянул мне бланк, на котором я должна была расписаться в том, что отказываюсь от сотрудничества, а также в том, что не буду разглашать состоявшуюся беседу. Я, подержав бумагу несколько секунд и не особенно вчитываясь, что там было, расписалась, облегченно думая, что, кажется, они от меня отстали.
Принимая от меня бумагу, младший, видимо, не уверенный, что я поняла, что написано в бумаге, внушительно произнес: «Никому никогда не рассказывайте об этом!» Я ответила с ехидством: «Конечно, никому. Кроме мужа. Я же говорила, что от него ничего не скрываю».
Тот грозно вскинулся: «Только посмейте! Будет плохо и вам, и мужу, и детям».