Знание-сила, 2009 № 06 (984)

Всем очень хочется, чтобы у нас в стране, «как у людей», был свой средний класс. Его искали, находили, исследовали, обсуждали особенно активно во второй половине 90-х — начале 2000-х годов; к нему апеллировали, под него создавали политические программы и маркетинговые проекты. Теперь все уверены, что кризис прежде всего ударит именно по среднему классу — по тем, кому есть что терять. На ежегодной конференции Левада-центра, самой уважаемой и профессиональной социологической службы изучения общественного мнения в стране, научный сотрудник центра Алексей Левинсон доложил собравшимся, что сам объект всеобщих надежд и тревог… по-прежнему отсутствует.

Неуловимый средний Джо

Между тем среднему классу посвящены не только многочисленные очень аналитические статьи в периодической печати, но и многотомные отчеты о многолетних исследованиях, а также долгие прения на социологических, экономических и даже философских симпозиумах (философский прошел в декабре 1999 года в Санкт-Петербурге под интригующим названием «Средний класс в России: прошлое, настоящее, будущее», и одним из его докладчиков был известный теоретик и практик обществоведения Б. Грызлов).

При этом подавляющее большинство опрошенных российских граждан долгое время твердо относило себя не к средним, а к низшим, бедным слоям общества — независимо от реальных заработков (которые действительно были невелики, если были вообще с тогдашними хроническими невыплатами), образования, наличия или отсутствия квартиры, автомобиля, дачи. Все (условные «все»; в переводе на социологический — большинство) считали, что сегодня живут много хуже, чем вчера, а завтра будут жить еще хуже. Правда, уже тогда экономическое положение страны оценивалось существенно ниже, чем экономическое положение родного города или деревни, а положение семьи — лучше, чем положение в городе. Постепенно стремление прибедняться переросло в своего рода манию: статистика регистрировала значительный рост числа личных автомашин, садовых участков, даже размера квартир (самое дорогостоящее приобретение), но признавать себя уже выплывшими из бедности все отказывались. А поскольку принадлежность к среднему классу определяется не только объективными (доход, образование, какое-никакое имущество, определенные стандарты образа жизни и т. д.), но и субъективными признаками, то есть осознанием этой своей принадлежности к среднему классу, уловить его никак не представлялось возможным.

Но усилия к тому научная общественность продолжала прилагать нешуточные.

С объективными признаками тоже выходила большая морока. Казалось бы, чего проще: средний класс — среднее положение на шкале между полюсами бедности и богатства. Все сложили, поделили на три, то, что в середине — средний класс. Но средняя заработная плата по стране — величина сугубо абстрактная, она давно сосчитана и никакой социальной информации не несет. Где должна проходить граница между бедными и средними, средними и богатыми? Наличие автомобиля — или автомобиль импортный, такой-то марки? Шесть соток или дача? Обязательно высшее образование, или можно и среднее специальное? И тут в арифметические расчеты включаются соображения иного рода.

Понятие «средний класс» не нами выдумано. И не экономистами, а социологами. Оно предполагает определенный набор типов поведения, представлений о мире и своем месте в нем, определенный комплекс реакций на трудности и удачи, наконец — с чего начинал бы всякий марксист — определенное понимание социально-экономических интересов своего «среднего класса» в обществе. Разумеется, при таком раскладе отрицающий свою принадлежность к среднему классу к нему и не принадлежит. Или принадлежит чисто формально, ни как на его социально-политическое положение в обществе не влияя.

Но постепенно ситуация именно с этим — с зачислением себя в средний класс — изменялась, и теперь большинство опрошенных считает себя представителями среднего класса. Почему произошла столь радикальная перемена в самоощущении россиян? Во-первых, действительно многие жили лучше, чем в прошлом, позапрошлом году и особенно десять лет назад; более того, эти десять лет после дефолта породили некоторую (как теперь видим, не вполне обоснованную) уверенность, что так будет всегда. Во-вторых, и это представляется мне более важным для ответов на вопросы социологов, кажется, перестало быть модным признаваться в собственной бедности.