Знание-сила, 2009 № 12 (990)

Даже дозорные фрегаты «Кагул» и «Кулевчи» — вопреки девятому пункту боевого приказа Нахимова, который прямо обязывал их следить за пароходами турок, — не удержались от соблазна пострелять по городу. Это позволило турецкому пароходу «Таиф» с английским советником Слейдом вырваться в море. После умелого маневрирования, пройдя мимо трех линейных кораблей, мимо фрегатов, сильно повредив флагман Корнилова «Одессу», он прорвался сквозь строй подошедших русских пароходов. За этот смелый поступок его обвиняют в трусости и бегстве с поля боя. Он, видимо, должен был один (остальные турецкие корабли к этому времени уже пылали на отмелях) сражаться с русскими линкорами, фрегатами и пароходами. Российскому бы флоту так же вырваться из обреченного Севастополя и укрыться в Лимане, по ставить сотни пушек на Кинбурнской косе — нужна лишь темная ночь для прорыва, а на случай безветрия хватало пароходов для буксировки. Ах, да, еще и решительность нужна…

Много пишут, что турецкая эскадра была уничтожена главным образом бомбическими пушками, их разрушительное действие подчеркивается. Но это миф! 80 таких тяжелых орудий, стоявших на нижних деках линкоров, выпустили всего 167 бомб. В частности, флагманская «Императрица Мария» выстрелила их всего пять. Все решило старое, доброе ядро. Анализ артиллерийского огня вообще приводит к печальным выводам о плохой его организации, плохом управлении — палили феноменально быстро, тот же флагман — на уровне мирового рекорда, причем целый час без перерыва, что наводит на определенные размышления: всем, что попадет под руку. И пустыми бомбами, и картечью (на «Париже» и «Ростиславе» ее выпустили более 20 % всех снарядов, причем с дистанции, на которой она бесполезна), и двойными снарядами. «Ростислав» выпустил их более тысячи! Правда, от такого огня взорвалось несколько его пушек, а много ядер попало в «Париж».

Артиллерийские расчеты действовали блестяще. Но организовать огонь было некому, выяснилось, что офицеры плохо знали свое дело, и с корниловских пароходов видели, как море за перешейком кипело от русских ядер, перелетавших через город. При таком страшном батальном огне уже после первых залпов корабли окутывались целыми облаками дыма и стрельба велась фактически вслепую, по меткам на клиньях орудий и на палубах. Так что удивляться пожарам и разгрому жилых кварталов не стоит.

Утром 2 декабря русские ушли из сожженного города, оставив тысячи трупов, плавающих в воде, и сотни раненых на берегу. Синоп вызвал предсказуемую реакцию — англо-французский флот получил приказ войти в Черное море и силой препятствовать враждебным действиям русских, что он и сделал 3 января 1854 года.

Вот что писал Наполеон III Николаю I: «…Синопское дело заставило нас занять более определенную позицию. У входа в Босфор находилось три тысячи орудий, присутствие которых достаточно громко говорило Турции, что две первые морские державы не позволят напасть на нее на море. Синопское событие было для нас столь же оскорбительно, как и неожиданно. Ибо неважно, хотели ли турки или не хотели провезти боевые припасы на русскую территорию. В действительности русские суда напали на турецкие суда в турецких водах, когда они спокойно стояли на якоре в турецкой гавани. Они были уничтожены, несмотря на уверение, что не будет предпринята наступательная война, и несмотря на соседство наших эскадр. выстрелы при Синопе болезненно отдались в сердце всех тех, кто в Англии и во Франции обладает живым чувством национального достоинства. Раздался общий крик: всюду, куда могут достигнуть наши пушки, наши союзники должны быть уважаемы».

Из ответного письма Николая I видно, что он так ничего и не понял в происходящем (особенно ссылок на общественное мнение — это еще что такое?!) и что нужны более веские аргументы, чтобы объяснить ему реальное положение вещей. В Севастополь пришел английский пароходофрегат «Ретрибьюшн» и привез приказ[10], предписывающий русскому флоту сидеть в базе. И флот после нескольких редких выходов отдельных судов и недалеких коротких походов эскадр вскоре прекратил и эту вялую активность и фактически выполнил предписание. Больше Нахимов не выходил в море. Современники отмечают, что он впал в черную меланхолию, искал смерти (ну, нечего адмиралам сверкать эполетами на бастионах во время штурма!) и нашел ее, когда его победа обернулась трагедией Севастополя…