Зодчий. Жизнь Николая Гумилева

Маковский, Papa Mako, как мы его называли, был чрезвычайно аристократичен и элегантен. Я помню, он советовался со мной — не внести ли такого правила, чтоб сотрудники являлись в редакцию «Аполлона» не иначе как в смокингах. В редакции, конечно, должны были быть дамы, и

Papa Mako прочил балерин из петербургского кордебалета.

Лиля — скромная, не элегантная и хромая, удовлетворить его, конечно, не могла, и стихи ее были в редакции отвергнуты.

Тогда мы решили изобрести псевдоним и послать стихи письмом. Письмо было написано достаточно утонченным слогом на французском языке, а для псевдонима мы взяли наудачу чорта Габриака[64]. Но для аристократичности чорт обозначил свое имя первой буквой, в фамилии изменил на французский лад окончание и прибавил частицу «де»: Ч. де Габриак.

Впоследствии «Ч.» было раскрыто. Мы долго ломали голову, ища женское имя, начинающееся на Ч., пока наконец Лиля не вспомнила об одной Брет-Гартовской героине. Она жила на корабле, была возлюбленной многих матросов и носила имя Черубины[65].

Изображение Маковского тенденциозно, дальнейшая же история игр, в которые коктебельские любовники играли с Papa Mako, нуждается в уточнении. Волошин рассказывает, как Маковскому сообщали (через «княгиню Дарью Владимировну», родственницу де Габриаков, — ее изображала Лидия Брюллова) о болезни Черубины или намекали на ее намерение уйти в монастырь, а Дмитриева, придя на заседание Академии стиха, наблюдала за страданиями влюбленного редактора… Как Волошин помогал Маковскому писать письма и стихи к Черубине, а тот называл его «моим Сирано», «не подозревая, до какой степени он был близок к истине». Как Черубине придумали кузена, португальского атташе Гарпию де Мантилья, к которому Маковский ревновал ее. Как «Черубина на Пасху на две недели уехала в Париж» и «в отсутствие Черубины Маковский так страдал, что Иннокентий Федорович Анненский говорил ему: «Сергей Константинович, да нельзя же так мучиться. Ну, поезжайте за ней. Истратьте сто — ну, двести рублей, оставьте редакцию на меня… Отыщите ее в Париже». «Отъезд Черубины за границу» относится (по воспоминаниям Маковского) к октябрю 1909 года — Пасхи в это время не бывает даже у мистиков и оккультистов. Красавица испанка должна была провести за границей около двух месяцев, но вернулась раньше срока — после выхода первого «Аполлона». Именно после этого счастливого возвращения (между 25 октября и 12 ноября) Маковский спешно изымает из второго номера подборки Анненского и других и заменяет их стихами Черубины. Кроме того, ни про Гарпию де Мантилья, ни, скажем, про учиненный Маковским и Врангелем «опрос всех дач на Каменностровском» (аристократический район, где Черубина «жила») с целью найти незнакомку, никто, кроме Волошина, не рассказывает. Зато Маковский упоминает о предложении Константина Сомова, которому «нравилась до бессонницы» внешность рыжей хромоножки, ездить на Острова в карете с завязанными глазами, чтобы писать ее портрет. Художник Сомов отнюдь не был экзальтированным поклонником женской красоты — его интересы, как и интересы Михаила Кузмина, лежали в несколько иной области. Невольно создается впечатление, что чуть ли не все сотрудники «Аполлона» (кроме редактора) с самого начала относились к Черубине лишь как к увлекательной литературной игре. По словам Волошина, в мистификации подозревали самого Маковского. Но по крайней мере проведший все лето в Коктебеле А. Н. Толстой знал разгадку, а Гумилев легко мог о ней догадаться. Вячеслав Иванов несомненно догадывался. Не был ли секрет Черубины секретом Полишинеля?