Золотая формула

– О, знал бы ты, сколько в этом кабинете мне было сделано нескромных и поэтому чрезвычайно соблазнительных предложений! Приходит такая, вся из себя, молодящаяся фифа, благоухающая дезодорантами, ухоженная, тугая, как подушка… ну, как тут устоишь? и спрашивает: «Доктор, вы ведь не сделаете мне больно?» «Можете не беспокоиться, – говорю, – больно вам не будет. Обещаю». «Я готова на все, – продолжает она жеманно, – только бы вы не сделали мне больно». «На все?» – спрашиваю я холодно. Она заглядывает мне в глаза, хлопает накладными ресницами и страстно молвит: «На все, на все!»

– И тебе не стыдно?

– Я давно перестал это делать. Противно стало. Одна мысль, что баба, отдаваясь, думает при этом не обо мне, а о своих чертовых зубах…

– Хочешь, дам тебе совет?

Мишка с интересом посмотрел на меня. Он всегда прислушивается ко мне. Чтобы потом все сделать наоборот.

– Вам с Региной надо обзавестись детьми.

– Что за слово такое – «обзавестись»? – поморщился

Мишка. – Ты хочешь, чтобы я превратился в почтенного отца семейства? Это пока не для меня. Я законченный эгоист, я так сильно себя люблю, что на любовь к ребенку у меня ничего не останется.

Некоторое время мы молчим. Мишка таращится в окно и ерошит шевелюру.

– А что Соловей?.. – наконец, спрашиваю я.

Соловей, он же Петька Соловьев, наш старинный приятель. Он известный беллетрист. Каждые два-три месяца выдает по книжке: строчит как из пулемета.

– Так что Соловей? – повторил я.

– Опять пишет какой-то роман, – скривился Мишка. – Пятьдесят первый, кажется. Вот-вот переплюнет Донцову.

…Когда Соловей был молод, он был страстен. И эту страсть стремился перенести на бумагу.

Но читатель этого не замечал. Критики считали его черствым, примитивным, банальным.

Говорили, что он слишком холоден и циничен, чтобы браться за написание душещипательных романов, требующих от автора нежной чувственности и тонкости при живописании сердечных переживаний.

Никому и в голову не приходило, что автор на самом деле хорошо знаком с вышеозначенными сердечными переживаниями. Его личная жизнь практически полностью состояла из длинной череды полных драматизма амурных историй, которые, как правило, заканчивались для него либо изменой предмета обожания, либо женитьбой, что подчас бывало во сто крат страшнее самой жестокой и коварной измены.

…Когда он поднабрался беллетристического опыта, ему уже перевалило за тридцать. Страсти поулеглись. Зато прибавилось мастерства.

Писал он в первой половине дня, обычно натощак – чтобы желудок был пуст, а голова свежа.