Золотая лихорадка

— Да как сказать, у меня ведь всё не как у людей, а теперь уж поздно жаловаться на одиночество. Но вообще, я думаю, к лучшему, что семьи не завёл. Даже если бы и женился, откуда мне было знать, что такое семья и как с ней быть? Доводил бы жену до слёз гульбой, а детишек бы колотил. Семья — дело такое… Может, и нельзя жениться, если не принять решение весь век прожить обычной жизнью? — Посмеиваясь над самим собой, взявшимся рассуждать о том, чего не знает, Канамото единым духом осушил свой стакан.

Подросток впервые узнал, что такое настоящий мужской разговор на равных, и сердце его трепетало. Ведь, что бы он ни спрашивал у Канамото, тот не увиливал и отвечал честно.

— А что значит жить обычной жизнью?

— Я тебе могу наговорить чего не надо, ты уж кое-что пропускай мимо ушей. Обычная жизнь — это, пожалуй, когда люди привыкают годами завтракать и ужинать за общим столом.

— А есть такие люди?

— Всё зависит от работы, иногда и не получается, но главное, чтобы было желание. Думаю, что есть такие люди, может, даже много их. Правда, вокруг себя я таких не вижу.

Канамото думал о том, что надо поскорее переходить к самому главному, но никак не мог нащупать ту ниточку, за которую можно было бы потянуть, а подросток был вне себя от счастья, что он в гостях у друга. Может, Канамото и переночевать у него предложит! В следующем месяце день рождения Коки, вот бы отметить его здесь! Можно было бы позвать Тихиро, Ёко, Кёко, её сестру Харуко, Михо, и даже матери можно позвонить…

— В следующем месяце, девятого, день рождения Коки. Я подумал, что здорово было бы здесь отпраздновать. Нельзя?

— Отчего же нельзя?.. — Канамото растерялся от этих бесхитростных слов и не смог ответить прямо.

— Если бы ещё и старик Сада пришёл, совсем было бы хорошо…

— Ну а поговорить-то ты о чём хотел? — оборвал подростка Канамото.

Он был в таком приподнятом настроении — и тут вдруг его окатили холодной водой, подросток умолк и уставился на свои ногти. Что, если Канамото ему откажет? Сердце сильно забилось, подступил страх, и нужные слова никак не приходили. На самом деле Канамото ненавидит его, потому и не дослушал до конца про день рождения. Глотая слюну, подросток смотрел на Канамото, и ему хотелось сказать, что никакого разговора не будет и сейчас он уйдёт.

— Я хочу, чтобы ты стал работать на «Вегас», чтобы был моим советником. Своими силами я не смогу сохранить компанию. Нужна твоя поддержка. Помоги, прошу тебя. — Подросток подумал, что надо бы на коленях кланяться, уткнувшись головой в пол, но только покраснел и опустил голову.

Мальчик, может, впервые в жизни взывает к другому о помощи. Канамото не раз приходилось видеть, как чванливые директора компаний, и маленьких, и средних, с лёгкостью отбрасывали гордость и склоняли перед ним голову. Но ради чего подросток, в его-то годы, робеет и неё же цепляется за его, Канамото, поддержку? Это не взрослые, а дети из гордости не могут попросить других о помощи. Каждый раз, когда Канамото слышал в новостях о самоубийствах детей из-за издевательства сверстников, он глубоко вздыхал, оттого что его захлёстывало смешанное чувство жалости и восхищения: «Какие гордые!» Для Канамото теперешние дети, с их раздражительностью и нетерпимостью, виделись сквозь призму воспоминаний о молодняке из преступных групп прежнего времени. Как и те, нынешние упрямы, их гордость очень уязвима, и они всегда готовы вспылить и сорваться, чтобы её защитить. Даже когда всё говорит за то, что лучший способ — это смиренно склонить голову, они словно желают показать, что есть некая непреодолимая черта, и выбирают путь самоуничтожения. Теперь уже нет в бандах таких ребят, которые готовы были бы себя уничтожить ради самоуважения. Для этого мальчика явиться сюда с поникшей головой означает своего рода моральное падение, и, может быть, он уже вышел из детского возраста.

С того самого дня, когда Канамото пошёл в «Вегас» и всё уладил, он точно знал, что подросток снова к нему обратится. Вот тут-то он и собирался поговорить с ним так, чтобы парень открылся, признал, что совершил преступление. Тогда через какое-то время можно будет ему посоветовать, как быть дальше. Но стоило подростку наяву оказаться перед его взором, как Канамото утратил уверенность.

— Так ты мне не поможешь… — произнёс подросток, надеясь, что это возбудит в нём гнев и ненависть к Канамото. Если бы вскипело хоть одно из двух этих чувств, то чего-нибудь он добился бы.

— Этого я не могу, прости.

— Почему это? — Ни гнев, ни ненависть не пришли ему на помощь. Подросток всего лишь издал жалобный стон.

— А вот скажи ты мне, пожалуйста… Я хочу спросить, почему ты настолько запутался, что вынужден обратиться за помощью к такому, как я?

Ведь он не отец, не учитель, не следователь — почему он так смотрит? Подросток отвернулся, ощутив во взгляде Канамото страх и отчаяние, словно у человека, который вынужден добить умирающего зверя, чтобы не мучился.