Золотая пыль

– Не думаю, что здравый смысл имеет отношение к какой-либо из сторон конфликта, – со смехом заметил мой собеседник. – Но считаю, что вы могли бы получать несколько большее содержание. Не забывайте, что мы, старики, вовсе не так умны и опытны, как вы, молодежь. Я ведь отлично знаю этого скорого на расправу негодяя, вашего батюшку. Каких-нибудь полвека назад я тузил Говарда-старшего в Итоне. И вы его достойный сын, вне всякого сомнения, – у вас такой же тяжелый подбородок. Но вы, Дик – все, что у него есть. Не забывайте об этом, иначе вспомните слишком поздно. Еще котлетку?

– Благодарю.

– Проклятье, я не пожалел бы пяти сотен годового дохода за ваши аппетит и пищеварение. Мальчик мой, подумайте о старике, который сидит в это время года в Норфолке, и ему не на кого даже поругаться, кроме слуг. В октябре Норфолк еще терпим – там есть дичь и приморская селедка. Но сейчас, когда ягнята превращаются в баранов… Бедняга!

– Но мной-то ему все равно не удалось бы закусить, – улыбнулся я. – Впрочем, осенью я вернусь. Я всегда возвращаюсь домой к открытию охотничьего сезона.

– Что за чудная вещь – сыновняя любовь, – пробормотал мой товарищ, и, тяжело вздохнув, занялся самым важным – тем, что высилось перед ним на тарелке. И честное слово, даже с учетом разделяющих нас лет, я склонен полагать, что его аппетит способен заставить покраснеть от стыда мою скромную тягу к поглощению продуктов.

Мы поговорили немного на другие темы, касающиеся прежде всего веселого города, в котором находились. Обсудили достоинства стоящего перед нами вина, и только к десерту Джон Тернер вернулся к моим делам. Если читателя несколько утомила передача нашей беседы, прошу снисходительно помнить, что она имеет прямое отношение к предмету, пусть даже недостойному, этого повествования.

– Итак, – произнес мой дородный компаньон, когда подали кофе. – Вы намерены дурачить отца, чтобы получить доступ к сердцу дочери?

Такое предположение резануло мне слух. В самом деле, правда столь часто обижает, что лишь немногие склонны иметь дело с ней. Резкое словцо уже вертелось у меня на языке, но, по счастью, там и осталось. Меня, человека не склонного к щепетильности в подобных вещах, неприятно задела прозвучавшая в голосе друга нотка неуважения по отношению к Мадемуазель де Клериси. Будь передо мной человек не столь пожилой, я наверняка позволил бы себе намек, способный перерасти в нечто, что доставило бы мне удовольствие спустить болтуна с лестницы. Но Джон Тернер был не из тех людей, с кем заводят ссоры, даже если правда не на его стороне. Поэтому я молчал, обжигая губы горячим кофе.

– Ну-ну, – примирительно заявил банкир. – Мадемуазель Люсиль – милая девушка.

– Люсиль… – протянул я. – Так, значит, ее зовут?

Мой приятель прищурил глаз.

– Да. Прелестное имечко, а?

– Верно, – ответил я, глядя ему прямо в глаза. – В жизни не слышал имени прелестнее.

Глава IV

Признание

Rêver c’est le bonheur; attendre c’est la vie[41].

Ответ виконта де Клериси оказался положительным, и я милостиво получил разрешение вселиться в апартаменты, освобожденные недавно загадочным Шарлем Мистом.

– А что же будет со мной, сэр? – спросил мой слуга, когда я приказал ему упаковать вещи и поставил в известность о ближайших планах.

Я совсем позабыл про Лумера. Секретарю едва ли прилично заявляться в резиденцию хозяина с лакеем – существом, рассчитывающим на законные и не очень заработки и наделенным тем феноменальным аппетитом, которым обладают лишь живущие при кухне слуги. Поэтому я сказал, что будущее принадлежит ему самому, и если последнего часа не миновать ни одному из живых созданий, то остаток земной карьеры находится исключительно в его собственных руках. Короче, я разрешил ему с этой самой минуты начать нисхождение к тому унылому пределу, куда, боюсь, неизбежно приведут его шаги.

Мистер Лумер оказался достаточно добр, чтобы проявить признаки эмоций, и из несколько сбивчивой речи я уловил, что слуга намерен отложить путешествие к Аверну[42] на то время, когда уже не сможет следовать по пятам за мной. В результате мы пришли к тому, что Лумер подыщет себе временную должность – будучи обладателем многих талантов, этот человек мог найти применение как на конюшне, так и в гостиной джентльмена, – и останется на ней до тех пор, пока мне снова не потребуются его услуги. Как выяснилось, в моем распоряжении было достаточно наличности, чтобы уплатить слуге жалованье и сверх того небольшую сумму, призванную компенсировать неудобства из-за внезапного расторжения наших отношений. Он принял деньги без смущения. Умение без смущения принимать должное – явный признак хорошего воспитания.

– Не могли бы вы оставить меня при себе, сэр? – взмолился Лумер в последний раз, когда мой прощальный дар в виде пары охотничьих сапог (жавших мне) убедил несчастного, что нам и впрямь предстоит расстаться.

– Мой добрый Лумер, я сам поступаю на службу. Я всегда говорил тебе, что умею чистить обувь лучше тебя.