Золото Дункеля

Трофим покосился на нее в ожидании очередной пакости, но соседка смотрела на болото с таким незнакомым ему испуганным и жалким видом, что пришедшее было желание расхохотаться – что не преминул бы сделать в любом другом случае, – вмиг улетучилось. Помедлив, он осторожно придвинулся ближе; затем нерешительно, едва касаясь, обнял ее за плечи:

– Что ты, дуреха? Это ведь сказки только…

Глаза деда Прохора от изумления расширились, Савелий с Семеном переглянулись, точно желая убедиться, что это не сон, и лишь Даша с многозначительной улыбкой посмотрела на ничего не понимающего Павла и отчего-то теснее прижалась к его плечу…

Некоторое время тишину нарушало лишь громкое сопенье Прохора…

– Паш, а, Паша, – тихо позвала Даша. – Я вот думаю, если он такие стихи ей писал, значит, любил сильно?

– Ты… про Дункеля?

– Да, про него…

Прохор, не сводящий глаз с внучки, насторожился: Настя при упоминании о любви подняла лицо и стала прислушиваться…

– Думаю не только он, но и она его… Cудя по письмам…

– Ты мог бы прочесть их?

– Сейчас?

Настя осторожно освободилась от руки Трошки:

– Они что же, здесь… письма?

Теперь уже все смотрели на молодоженов.

– В общем-то, со мной… – почему-то смутившись, ответил Павел.

– Прочти… пожалуйста! – взмолилась Настя.

Павел помедлил:

– Она никогда, никому… – Он почувствовал, как на запястье легла ладонь Даши.

– Прочти, Паш. Ее давно нет…

– Хорошо… – неуверенно согласился Павел. – Прочту первое из них… Оно главное… Только схожу за тетрадью, в палатку.

* * *

Павел читал при свете налобного фонаря. Сидевшие вокруг путники слушали, стараясь не пропустить ни одного слова: картины далекого прошлого живо вставали в воображении – неизвестная девушка, красивый офицер, нежный, бессловесный разговор двух несчастных любящих людей…

Было тихо; негромко потрескивал костер, вздымали и гасли над пламенем искры, и средь этой ночной тишины одинокой молитвой слышался монотонный голос Павла, читающего порой вычурные, порой несвязные, но полные искренних чувств строки:

«…Вчера только удалось прочесть ваше разорвавшее мне сердце послание. И не потому даже, что вы так настоятельно просили открыть его, лишь когда мы будем в безопасности – этого, мне кажется, уже не будет никогда! Я бы достала этот аккуратно сложенный листок (а так мне хотелось сделать это!), но до вчерашнего дня не предоставлялось возможности прочесть его наедине только с ним – клочком бумаги, которого касалась ваша благородная рука!

Я знаю, что эти строки никогда не дойдут до вас! Пишу потому лишь, что до слез хочется говорить с вами! О, как много хотелось бы сказать, хотя не уверена, сумела бы сделать это, окажись вы рядом! Но если б вы знали, что значили для меня ваши слова! какое действие возымели те строки, которые я прочла! Боже! уже тогда, при расставании, когда вы, ужасно опечаленные, но непреклонные в своем решении отвести от нас – даже ценою собственной жизни! – невзгоды и преследования алчных и злых людей; когда вы протянули мне свернутый в конверт листок и, взяв за руку, глядя прямо в глаза, сказали: “Обещайте прочесть, лишь когда вам ничто не будет угрожать!” – уже тогда я поняла, что в нем признание – искреннее, запоздалое, последнее… И все же, прочтя вчера написанные вами строки – эти милые, дорогие стихи! – я не смогла удержать слез… Господи! за что нам такое наказание! Почему мы не признались друг другу раньше? Почему я не сумела сказать вам все, что переполняло меня, высказать свои чувства, когда мы были еще рядом, когда могли говорить друг с другом? Если бы я сейчас могла! Я рассказала бы про все! Про то, как впервые увидела вас, там, в вагоне – высокого, стройного, как бог, красивого, благородного в каждом поступке и слове… Как я впервые почувствовала себя под защитой и уже не страшилась идти хоть на край света; как мучилась, не зная, что стояло за вашим вниманием – я или долг, наложенный на вас приказом; как впервые поняла, что все-таки не безразлична вам… Помню, вагон тронулся; стоя у окна тамбура, я пошатнулась, и вы, с перекошенным от ужаса лицом бросились ко мне и потом долго не отпускали, смотрели большими, полными нежности глазами… Боже мой! Отчего я тогда не кинулась вам на шею, не стала целовать эти глаза!

А потом вы стали не вы, я стала не я… Мы прятались, как затравленные звери, но уходя от одних мерзавцев, неизбежно попадали к другим… Я была в отчаянии! Единственное, что поддерживало мои силы – это ваша забота, ваше молчаливое, бережное и самоотверженное стремление защитить нас от всего этого полного грязи и крови мира!

Мой милый, дорогой человек! Я люблю вас! Я не решалась сказать это, когда мы были вместе; я не решалась признаться в этом потом, когда расставались… Но теперь, когда я прочла ваше послание из невозвратного прошлого, когда поняла вдруг, что, отправляя нас жить, вы уходили умирать – я не могу больше молчать! Я должна сказать – даже, если вы никогда не узнаете этого – я люблю вас! Люблю с первой нашей встречи! Люблю и буду любить всю мою недолгую жизнь!