«…По справедливому замечанию профессора Пирогова, строевой солдат никогда не может заменить хорошо обученного своему делу носильщика. Через это выбывает огромная масса людей из строя. У нас здесь, например, в Севастополе переносили каждого раненого с батарей и из траншей не четыре, а нередко шесть или даже восемь человек! Неприученный строевой солдат не умеет ни поднять, ни положить, ни нести ловко раненого».
Михаил Николаевич дал чернилам высохнуть, перевернул страницу и продолжил:
«…Запасы перевязочных материалов в Севастополе были созданы всего на шесть тысяч раненых, хотя после первого же крупного сражения при Альме их пришлось принять до двух тысяч. Многие из раненых поначалу вообще оставались не вынесенными с поля боя из-за неразберихи и растерянности военачальников. Приехав в Севастополь спустя две недели после ожесточенного сражения под Инкерманом, я нашел слишком две тысячи раненных офицеров и солдат, скученных вместе, лежащих на грязных матрацах, перемешанных, не накормленных — и потом целыми днями, почти с утра до вечера, вынужден был оперировать таких пациентов, которым операцию следовало делать тотчас же после ранения!
Самая ужасная вещь для меня — это недостаток транспортных средств, отчего раненые постоянно накопляются в перевязочном пункте, и мне поневоле приходится оставлять их на целые ночи и дни на земле, без матрацев и без белья, и заставлять их терпеть потом от перевозки в трясучих татарских арбах и телегах, от чего самые простые раны портятся и несчастные воины еще более заболевают…»
Михаил Николаевич отложил перо и на какое-то время отдался воспоминаниям.
Да, действительно, почитай, уже полвека минуло с жаркого лета тысяча восемьсот шестого года, когда русские воины не только повторили, но и превзошли подвиг спартанского царя Леонида. Помнится, за тот славный поход шеф 17-го Егерского полка Павел Михайлович Карягин был награжден золотой шпагой с надписью «За храбрость». Майор Котляревский получил тогда орден Святого Владимира 4-й степени, все оставшиеся в живых офицеры удостоились орденов Святой Анны 3-й степени, а нижние чины — медалей[12]
…К сожалению, сам Павел Михайлович Карягин в скором времени после этих событий ушел из жизни. Легендарный полковник изнемогал от ранений, полученных в лагере перед Аскаранским ущельем, но чувство долга его оказалось так сильно, что спустя несколько дней после соединения с войсками князя Цицианова он уже снова сражался против Аббаса-Мирзы — и в ожесточенном бою под Шамхором, с отрядом, не превышавшим шестисот штыков, обратил неприятеля в бегство. В результате, беспрерывные походы, раны и особенное утомление окончательно расстроили здоровье Павла Михайловича. Он заболел лихорадкой, «перешедшей в жёлтую гнилую горячку», и седьмого мая 1807 года этого «поседелого под ружьем» героя Кавказской войны не стало. Последней наградой полковника был орден Святого Владимира 3-й степени, полученный за несколько дней до кончины.
Не дожил до победы в первой русско-персидской войне и блистательный дипломат, администратор, военачальник князь Павел Дмитриевич Цицианов. Восьмого февраля 1806 года при подписании договора о переходе Бакинского ханства в подданство Российской империи он был вероломно убит Ибрагим-беком, двоюродным братом хана, прямо под стенами крепости, и отрубленная голова Цицианова была отправлена в ставку персидского шаха.
Возмездие последовало очень скоро. Назначенный новым главнокомандующим русскими войсками на Кавказе генерал Гудович тем же летом разгромил армию Аббаса-Мирзы, после чего окончательно покорил Дербентское, Бакинское и Кубинское ханства. Впрочем, с незначительными перерывами эта первая русско-персидская война продолжалась еще до октября 1813 года, когда был подписан Гюлистанский мир. По условиям мирного договора Персия признала вхождение в состав Российской империи восточной Грузии и Северного Азербайджана, Имеретии, Гурии, Менгрелии и Абхазии, так что все мусульманские ханства, прилегавшие к Грузии, на вечные времена были закреплены за Россией. Кроме того, Россия получила исключительное право держать военный флот на Каспийском море…
К сожалению, обо всем этом ни князь Цицианов, ни полковник Карягин уже не узнали.