Золотое дно. Книга 2

— «Колонны по двое… тройки, пятерки…» Вспомнил, как после той ужасной зимы нас, два десятка строителей, послали по комсомольской путевке за границу, в Японию. Левка тоже был. Это год московской олимпиады, на которую многие спортсмены мира отказались ехать. Помню название корабля — «Феликс Дзержинский». Хоть бы «Лермонтов» или «Чайковский». Мы должны были агитировать передовую общественность Японии. На первой же пристани, помню, встретили нас длиннющие лозунги. Наверное, приветствуют, подумали мы. Подплыли ближе: «РУССКИЕ ВЕРНИТЕ САХАЛИНА! ИДИТЕ ДОМОЙ!» Руководитель делегации, перепуганный паренек из ЦК ВЛКСМ, мигом потерявший румянец, а за его спиной хмурый дядька из «органов», перед выходом на берег провели инструктаж: «Возможны провокации. Разбейтесь на пятерки и так ходите. Старшего выберите в пятерке. Даже лучше за руки держаться, чтобы американская разведка кого-нибудь из вас в толпе не оторвала… укольчик — и привет, очутишься в ЦРУ…» Две недели так и ходили пятерками, боялись всего, любой усмешки японцев и даже улыбки случайной девушки, которая поприветствовала нас… Конечно же, поездка оказалась безрезультатной с официальной точки зрения, мы это понимали, и все же она объединила нас. Ведь там, на теплоходе, были не самые глупые люди, молодые ребята и девушки со всего СССР. И что мы делали на борту, когда возвращались после встреч в университете Токио или на заводе «Хонда»? А делали одно единственное дело: ругали яростно нашу власть, нашего дремучего Брежнева… и мужик из КГБ уныло бродил по теплоходу, он, конечно, всё понимал… главное, чтобы не на берегу откровенничали… Так чего ты хочешь, Родион? Мы до сих пор те же. Не из страха за себя, а из какого-то другого чувства я и теперь за границей не могу сказать дурного слова о своей несчастной, разоренной стране…

— А как Лёвка вел себя?!

Бойцов печально улыбнулся.

— Именно так. На берегу взахлеб хвалил нашу власть, а на борту… призывал всех дать по рации телеграмму Брежневу, чтобы тот немедленно ушел в отставку. — Алексей Петрович закурил и какое-то время крутил окурком в темноте, глядя на возникший красный круг. — Я, конечно, графоман, много насочинял стихов за свою жизнь, не всё записывал… а что записал, порвал, спалил, когда жена ушла… Но, если хочешь, вот стихи, написанные в Индии…

РОДИНА

Не однажды с тобой в чужедальнем краю,где над морем белеют домишки,мы мечтали — прожить бы тут старость свою,взяв с собою лишь детские книжки.

И в горах разглядев золотые дворцы,иль в лесах голубые озера,мы шептали — последние б наши часыздесь пожить вдалеке от разора…Но чем дальше, тем явственней в жизни своейпонимали: не будет такого.Наша родина здесь, где барак, мавзолей,и неправды печатное слово.И разбой, и слепое от дыма окно,

и вода, что сжигает тарелку…Нам все это навеки судьбою дано —не уйти за волшебную реку.Ах, отчизна моя, ах, святая моя,пламя страшное в полночи шумной!Не сокрыться в горах, не уйти за моря,как от матери старой, безумной…

И вот стихи последние, которые сочинил в самолете, когда летел домой…

Выпустили рыбку золотую

из аквариума — в быстрину.Я стою и с берега колдую:что ж ты, рыбка? Словно как в плену?Плавает недальними кругами,хоть и нет вокруг нее стекла.Шевельнула малость плавниками —как уткнулась — в сторону пошла!Я взмахнул руками — заблестела,взад-вперед, налево и назад,

покрывая вихрем то и делотот несуществующий квадрат!Можно все аквариумы грохнуть,так, что искры свистнут по земле.Только даже в синем море плохотем, кто жил когда-нибудь в стекле.Как разбить не этот вот, невзрачный,пыльный ящик, а вон тот, другой,тот несуществующий, прозрачный,страшный ящик в толще водяной?..