Золотой исток

Веселой травой заросли окопы, затянулись крапивой воронки от снарядов, покрылись ржавчиной брошенные винтовки и нерасстрелянные обоймы… Но люди не забыли войны. Великая война за землю и волю жила не только в рассказах бывших красноармейцев и партизан, она жила в сердце каждого рабочего человека… Каждый понимал, что в неостывших искрах революции его сила, его право — право хозяина своей судьбы и своей земли. Каждый берег это право больше жизни и передавал его детям своим, как нетленное оружие.

Дети играли в воину. Дети тоже хотели быть героями. Они сражались с белыми за землю и волю в заросших крапивой окопах. Им казалось, что пушечный гул все еще бродит по тайге, вокруг старого поселка солеваров.

…Ваня рассказывал об этом отцу.

— Верно, сынок, — подумав, соглашался с ним отец. — В лесу эхо осталось, а в душе людей красота…

Отец работал в конторе, на строительстве, а мать — в женотделе.

Мать приходила домой поздно, усталая и сердитая. Бросив платок на сундук, она сразу садилась за стол ужинать.

— Господин Рокфеллер, Дарьюшка, слов нет, капиталист. Но руки перед едой мыть все-таки надо, — ласково говорил ей отец.

Она сердилась, но руки мыла.

После ужина каждый занимался своим делом: мать читала свои книжки, отец мыл посуду на кухне, а Ваня убегал к приятелям. Или дружки приходили к нему. Чаще других заходил Сенька-Гоголь.

— А я новый стих написал, — объявлял он, переступая порог.

— Послушаем, послушаем, — говорил отец. Сенька выходил, на середину избы, доставал из кармана тетрадку и начинал читать:

Раньше сразу за дорогойНачинался лес:Выли волки, ухал филинИ кричала рысь.А теперь на месте сосен,Елей и осинГород выстроят СоветыИ завод один.

— Славное стихотворение у тебя получилось, брат, славное, — хвалил его отец.

— А мамка меня опять бить собиралась, — жаловался Сенька.

— За что?

— Сестренка на улицу выпала. Стих я писал, а она на окошке сидела и сковырнулась.

— Ушиблась?

— Нет. Она у меня привычная падать.

Отец на прощанье давал Сеньке какую-нибудь книжку с настоящими стихами и говорил:

— Так-то, брат. А мы вот с Ваней матери нашей помогаем.

Отец говорил правду. Приходил домой он раньше матери и начинал варить ужин. Ваня чистил с ним картошку, бегал на ключ за водой.

А вчера отец пришел поздно.

Они с матерью долго ждали его, сидели за столом и молчали. Изба казалась без отца неуютной, в серые окна стучали черемухи кривыми паучьими лапами. Мать все время к чему-то прислушивалась, вздрагивала от всякого стука на улице, вздыхала.

Ваня лежал уже в постели, когда пришел отец. Мать бросилась к нему на шею, обняла его и заплакала, как маленькая.

— Что ты, Дарьюшка! — удивился он.

— И сама не знаю… Грустно мне стало, Василий! Так грустно.

Отец снял фуражку и спросил, улыбаясь:

— А что по этому поводу сказал немецкий товарищ Бебель?

Ваня не знал товарища Бебеля, зато видел добрую улыбку отца, радость матери… В избе сразу стало теплее и уютнее, от зажженной лампы лег на пестрые половики мягкий белый свет. Он рос, разбухал, как вата, и заволакивал темные окна, шкаф и отца, склонившегося над столом…

Проснулся Ваня поздно. В избе было солнечно и тихо, как в праздник. Отец сидел у стола в новой сатиновой рубахе и что-то писал.

— Мамка где? — спросил его Ваня.

— На службе.

— А ты зачем дома?

— Вставай, узнаешь.

За чаем отец рассказал ему, что в конторе он больше не работает, а будет собирать музей.

— Какой музей? — удивился Ваня. — Разве его собирают?

— Музей — слово, брат, греческое. Пройдет, скажем, сто лет, и люди забудут, кто строил наш город. Как мы жили? Что думали?

— А зачем? Ну, жили и жили…

— Нет, брат. Не просто мы жили. Не просто… Ты одевайся. Пойдем мы сегодня с тобой на строительство.

День начинался теплый, солнечный. Даже угрюмые лошади крестьян-грабарей казались веселыми. Над темными ступеньчатыми котлованами бились на ветру алые знамена ударных бригад, похожие издали на однокрылых птиц.

Строители работали весело. Молодые парни, пробегая с тачками мимо них по деревянным настилам, задорно покрикивали:

Па-старанись! Па-старанись!

Ваня глядел на парней с завистью. Они будто играли, а не работали. Отец называл строителей героями и удивлялся:

— Какие люди живут на земле! А!

Ваня и зимой бывал здесь. От поселка до строительных площадок было далеко, версты четыре, и идти надо было полем. Ветер сталкивал с дороги в сугробы и хлестал по лицу сухим колючим снегом… Тяжело было строителям в лютую зимнюю стужу. Пропитанная цепким соляным рассолом, земля становилась крепче камня. Но строители не сдавались. День и ночь здесь горели костры, день и ночь копали рабочие мерзлую землю. Упрямая и холодная была эта земля, но люди победили ее — и точеные ребра заводских цехов поднялись к небу…

— Вот мы и пришли, Ваня, — сказал отец, останавливаясь на краю огромного котлована. — Гляди и запоминай.

— Бывал я сто раз. Знаю…

— Главного пока не знаешь.

— Какого главного?