Золотой исток

На улице было тепло. Солнце еще не закатилось, висело низко над строительными площадками, как горячий огненный шар. Ваня еще никогда не видел его таким красным.

Сразу от церкви начинался огромный крутой лог, за ним — рябая поскотина, вся в кочках, потом потянулись кривые огороды с потемневшей картофельной ботвой.

Ваня шел напрямик к Димкиной избе. Ее видно было далеко. Она самая большая в поселке, но старая, почерневшая от соли и дыма.

Двери в избу были раскрыты настежь. Дима сидел на полу и разбивал молотком сахар.

Ваня поздоровался с ним.

— Дядя Гриша мне опять сахару принес, — сказал Дима. — Бери любую кучку.

Такой уж был у Димы характер — все делить на четыре части.

Кузьма говорил, что из Димки хозяина не получится, всю жизнь в старой избе будет маяться. А любил его больше всех.

Ваня от сахара отказался.

— Пригодится еще… У меня такое, Дима, предложение есть… Ахнешь!

— Ребят надо собрать… Я сейчас. — Дима встал. — А сахар куда?

— Спрятай! Сказано тебе, пригодится.

Сеньку они дома не застали. Сестренка его сидела на крыльце и кормила хлебом куриц. На все их расспросы она отвечала одно:

— Ходит Сенька и бродит. Ходит и бродит…

Кузьма работал в огороде, навешивал новые двери в бане.

Ребята пошли к нему узкими осыпающимися бороздами, у бани сели на свежеподкошенную траву.

Кузьма работал, не обращая на них внимания.

— А у нас такое предложение есть. Ахнешь! — сказал ему Дима.

— Некогда мне с вами в войну играть, — ответил Кузьма, взял топор и стал выравнивать на косяке паз.

Ваня обиделся. Кузьма всегда такой… Всего на год старше, а задается.

— Мы не играть тебя зовем. Тоже, товарищем называется… Как настоящее дело нашлось, сразу в кусты. Не хочешь, ну и ладно. Мы сами пойдем на разведку, за золотом.

Кузьма воткнул топор, подошел к ним.

— За каким золотом?

— Сразу не расскажешь. Приходи к лодкам на совет. Дело серьезное. Увидишь.

— Ладно, приду. Вот кончу… Вся улица в бане моется, а двери навешать некому.

Ребята перелезли через огород. Широкая зеленая улица спускалась к Каме.

Они пошли по желтой дорожке. Дорожка то прижималась к зеленым палисадникам, то, огибая старые колодцы, выбегала чуть не на середину улицы.

Колодцы поблескивали деревянными боками. Земля около них не просыхала все лето. Вечерами сюда собирались рабочие — строители и солевары.

Пожилые рабочие умывались аккуратно, будто дома, и шевелили усами, как коты, а молодые обливались с головы до ног… У колодцев было веселее, чем в клубе. Здесь все можно было узнать: и какая бригада впереди, и какая отстает, какой инженер из иностранных и дело понимает, и рабочих считает за людей, а какой рычит на всех, как буржуй.

Ребята почти каждый вечер слушали рассказы рабочих, споры строителей… Но рабочие говорили не все, было у них на душе что-то большое и важное, которое трепать всякий раз нельзя.

О настоящем рабочие говорили редко. Только однажды дядя Гриша разговорился, и знакомые ребятам люди вдруг стали великанами, перед которыми и леса расступаются и смиряются реки. Дядя Гриша тогда будто и сам вырос, распрямился и посуровел.

Ребятам тоже хотелось, чтобы и о них рассказывали такими же непривычно звонкими и крепкими словами. Они старались узнать тайную силу рабочих рук…

У последнего колодца, на низенькой скамейке, сидел дед Клима и замазывал глиной дно у бадьи. Ребята обошли его, но он заметил их, закричал:

— Не качайтесь на моей лодке! Уши оборву!

Сердитого старика в поселке не любили за ругань, ехидные слова и называли неуважительно — Клима, будто старуху какую. Соберутся люди к колодцу, говорят о деле, серьезно, а он бубнит:

— Революция была, а рыба характер свой не изменила. Эта как понимать, товарищи?

Вредный старик, недаром его комсомольцы не любят.

Ребята вышли на крутой, обрывистый берег. Шумела, сверкая на солнце, широкая Кама. Еще с горы они увидели Сеньку.

Он лежал в лодке, на спине, прикрыв лицо пиджаком.

Они разбудили его. Он сел и сообщил:

— Мамка меня из дому выгнала, робя. Летом я не боюсь. Летом на улице спать можно.

— Не горюй, — сказал Дима, прыгая к нему в лодку. — У нас будешь жить.

Ваня тоже залез к ним. На лодке сидеть интереснее. На Каму можно смотреть хоть сколько, не надоест. Она — не Ерошкино озеро, всегда одинаковое, сонное, затянутое черноголовом камышом и ряской. Кама — живая, не зря о ней говорят, что она бежит и играет. Если плыть по ней долго, можно до Волги доплыть, а потом до моря, в чужую теплую страну Персию. Там виноград растет, как рябина в лесу, а у стариков красные бороды.

Пришел Кузьма, ребята вышли на берег и уселись на горячем галешнике.

Ваня стал рассказывать: как ходили они с отцом на строительство, а потом пошли в церковь…

— Папка хочет музей собирать, чтобы и через сто лет все знали, кто город строил и завод…

— Кому надо, узнает. А где твое предложение? Врал все…

— Подожди, Кузьма. Какой ты… Мы тоже можем стать героями, как строители…

— Не примут. Сейчас не старое время, чтобы ребят принимать на работу.

— Сам знаю… У меня другое предложение… У папки французская карта есть. На ней показано, где золото можно найти. Найдем золото и отдадим на строительство…