Золотой лук. Книга II. Всё бывает

Не сомневаюсь, что я не раз замечал отсутствие своих ног. Исчезновение, появление. Замечал, но не отмечал, вытеснял удивительное событие из памяти, воспринимал как естественное, не стоящее внимания. Так не замечаешь сердцебиения, пока оно не начинает замедляться, ввергая тебя в обморочное состояние, или пускается в заполошные бега, стрелой несясь к финишу. Так дышишь, не размышляя о том, дышишь или нет. Так живешь, понимая, что живешь, лишь тогда, когда умираешь.

— Осень, — напомнил Гермий. Должно быть, моя багровая рожа убедила его в правдивости страданий тупицы Беллерофонта. — Моление о приплоде. Что сказать-то хотел, а?

Я сжал кулаки, пытаясь вернуть самообладание. С ногами или без, мне требовалось уговорить Гермия принять участие в моей безумной затее. Если честно, на месте бога я бы отказался.

— Осенью Химера сожгла Пирена, — сказал я. — Ночью после моления.

Гермий кивнул:

— Помню. Так чего ты хочешь?

Я сказал ему, чего хочу. Он чуть не упал. На левой таларии развязался ремешок, крылатая сандалия повисла на пальцах ноги, грозя свалиться в кроны деревьев. Я ждал, что Гермий попросит меня помочь с ремешком, но нет — согнувшись в три погибели, ныряя в облако и опять взлетая над пушистой овцой из небесных стад, сын Зевса справился с обувью без чужой помощи. Похоже, тянул время, обдумывая мои слова.

Потом мы еще долго летали над Аркадией.

3

Молчаливый разговор

Катятся волны, накатывают.

Соленые языки лижут мои босые ступни. Шуршат прибрежной галькой. Лунная дорожка тянется вдаль, к невидимому в ночи горизонту. Пускаю по ней «лепешечку». Плоский камень уносится вдаль, исчезает из виду. В ушах еще долго звучит, затухая, эхо щелчков по воде.

Та самая бухта. Наше с братьями тайное место.

Здесь меня впервые назвали Беллерофонтом, Метателем-Убийцей. Кто ж знал, что прозвище прирастет навсегда, изменив смысл не раз, не два, как сам я врастаю в Пегаса, когда взлетаю ему на спину? Когда мы взлетаем в небо — не конь, не человек, единое двухголовое существо.

До сих пор не верится.

Детство кончилось, братьев нет, а прозвище осталось. И бухта осталась — такая же, как прежде. Давно сюда не приходил.

Запускаю новую «лепешечку». Слушаю щелчки. Верю, что камень будет скакать и скакать, достигнет горизонта, промахнет его, даже не заметив, уносясь все дальше, дальше, пока не достигнет Эрифии, Красного Острова Заката. Вынырнет из тумана, взявшего остров в осаду, могучим прыжком выметнется на каменистый берег, под ноги Хрисаору. Или малышу Гериону. Нет, сейчас ночь, Каллироя уложила Гериона спать. И сама легла, наверное. Значит, камень прискачет к Хрисаору.

К кому же еще?

Великану тоже не спится. Сидит на берегу, смотрит вдаль. И тут — «лепешечка». Догадается, откуда она прискакала? Конечно, догадается. Не усомнится ни на миг.

Радуйся, Хрисаор, молчу я.

Радуйся, Беллерофонт, молчит великан. Давно не виделись.

Мы с тобой вообще, считай, не виделись. Разве что во сне? Или весной, когда золотая уздечка нас едва не задушила: тебя, меня, Пегаса?!

Нас передергивает от этого воспоминания. Каким чудом удалось разорвать взбесившееся золото? Я не знаю. Хрисаор не знает.

Ты прости, молчу я.

Ерунда, машет рукой он. Живы — и ладно.

Я хочу, чтобы мы и дальше были живы. Жили долго и счастливо. Но мало ли чего я хочу, да? Я дал клятву. Моя клятва, мне исполнять. Не вмешивайся, ладно?

Хрисаор молчит. Хмурится. Не согласен.

Я должен сам. Если б ты поклялся, а тут пришел кто-то — я, например — и все бы за тебя сделал… Тебе бы понравилось?

Молчит, сопит. Не понравилось бы ему.

Смерть, молчит он. Если тебе будет грозить смерть, я приду. Захочу, не захочу — приду. Радуга ни тебя не спросит, ни меня.

Вздыхаю, развожу руками. Это да, тут ты прав. Но если мы оба упремся изо всех сил… Может, получится? Вместе, а?

В Хрисаоровом ответном молчании звучит сомнение. Ну, можем попробовать. А вдруг Химера тебя убьет? Кому от этого лучше будет? Клятву не выполнишь, сам погибнешь. Великан молчит моими собственными мыслями. Сам же говорил, напоминает он, что хочешь, чтобы мы остались живы.

Хочу.

Ты пробуй, соглашается он. Упирайся. Я ж не против! Но если вдруг, если радуга, если вас с Пегасом прижмет… Не обижайся, тут я и явлюсь. Явлюсь и убью ее!

А если она — тебя?

Она — меня?! Хрисаор ухмыляется. Меня, гремит тишина. Какая-то Химера?

Не выдерживаю, срываюсь. Кричу на него. Не издав ни звука; сердцем кричу, душой. Ты ее хоть раз видел? Химеру?! Боги, и те от нее прячутся. Хочешь Каллирою вдовой оставить? Гериона — сиротой? За коровами пастух присмотрит. А за женой и сыном кто?! Что я им скажу?! Что на острове отсиживался, их утешал, пока тебя убивали?! Вместо меня убивали! Так, что ли?! Болван ты бесчувственный, у тебя семья, тебе нельзя…

Молчит.

Я прав?

Ты прав, молчит. Но если все-таки — радуга? Что тогда?